Моя Автобиографь. Часть Первая

Сюда входят первые пять глав, живописующие последние «невинные» мои месяцы. В смысле, мою жизнь непосредственно до того, как я связался понятно с кем. Не понятно? Ну и не парьтесь! :-)
Здесь – я просто описываю свои впечатления той поры, когда ещё был вполне одиноким, «безальянсным» парнем (я не говорю «вполне обычным» - ибо к чёрту это «демократическое» юродство; в глубине души – никто не считает себя «вполне обычным»; тем более – Я :-) )

Глава 1
Майн Дранг нах – мильпардон! - Ост

В последнее время я всё более стал подмечать в себе склонность к написанию мемуаров. Поскольку здесь едва ли уместно кивать на стремление удовлетворить любопытство читателей – да кому, нафиг, интересно, кто такой Артём Ферье и каков его жизненный путь? – остаётся признать, что истинная причина моих позывов к мемуаристике – в обострении мегаломании.

Что ж, в моём случае отрицание мегаломании и нарциссизма – было бы, наверное, совсем уж фальшивым и дешёвым кокетством. Нет, пожалуй, лучше признать эту сладкую парочку самых невинных из многочисленных моих пороков. Признать - как они есть. С тем, чтобы отдаться им сполна и с кайфом. Соответственно, я решил уступить «мемуарному зуду» и явить миру свой анамнез. То бишь, автобиографию.

Но, по причине ещё одного моего порока, лени, начну я свою повесть не с младенчества и даже не с первых проблесков сознания. Там, в детстве, было много всякого интересного и забавного, но так или иначе все эти умильные воспоминания вполне банальны. Посему, собрав в кулак крохи остаточной сознательности, – огражу читателя от хроники первых лет. А повествование начну с уже зрелого возраста, с момента, который оказался в каком-то роде поворотным для меня и для судеб мира.

Как напишет, желая скаламбурить, какой-нибудь грядущий мой Снорри Стурлусон, - «его путь к величию начался с мизера». И будет совершенно прав. Да, то был мизер. Правда, не мой.

В тот чудесный, лирический июньский вечер, когда томные юноши более романтического склада гуляли средь благоуханных кущ в поисках нимф и с мыслью о групповом изнасиловании, я, сухой прагматик, сидел в нашей гостиной на Литейном в компании троих солидных мужчин. Один из них был мой батя, всамделишно крутейший профессор филологии, двое других – его коллеги по ЛГУ. Мы играли в преферанс. И вот, у Юрия Владимировича (все имена исковерканы до неузнаваемости) случился мизер.

Это был верный, непрошибаемый мизер, что и констатировал Игорь Игоревич, записав десятку в пулю: «Ну! С такой-то фишкой не сыграть – это всё равно как. – он огляделся по сторонам в поисках метафоры и нашёл её в моём одухотворённом образе: - Это всё равно как Тёме в Универ не поступить!»

В его полушутливом тоне сквозила естественная досада на успех партнёра, однако моё внимание привлекло не это. Впрочем, тогда я промолчал.

Но после, когда гости удалились и мы с батей остались одни, я заметил: «Мне это не нравится»

- Что тебе не нравится?

- Что Суздальский сказал, про моё поступление.

Oldman почиркал зажигалкой, чертыхнулся, отложил её, взял мою «зиппу», прикурил – лишь тогда пожал плечами и молвил:
- А в чём проблема? Или, может, ты считаешь себя таким дебилом, что сочинение провалишь? Остальные же экзамены – это вовсе семечки для твоего уровня!

На сей раз и я изобразил паузу, без нужды стряхивая пепел и размышляя, как бы сформулировать поделикатнее, после чего сказал:
- Я не считаю себя дебилом. Но мне бы ОЧЕНЬ не хотелось, чтобы когда-нибудь… хоть кто-нибудь… имел бы основания заявлять… будто я воспользовался протекцией папаши, светила отечественного словоёбства и заведующего кафедрой!

Мы с oldman’ом общались вполне дружески, вольно, потому его нисколько не сконфузил мой перевод слова «филология». Но в целом – он немного смутился. И махнул рукой, словно гоня прочь это своё смущение:
- Да ну, вздор! Никто в здравом уме так не скажет!

Я не стал спорить, лишь уведомил:
- Пожалуй, для всех будет лучше, если я поеду поступать в другой город.

- Да-да, конечно… - рассеянно отозвался мой oldman. Он уже докурил и принялся собирать чайные приборы, чтобы отнести их на кухню.

По правде, столь легкомысленная реакция слегка уязвила меня. Помогая с уборкой, я подумал: «Не веришь? Или тебе пофиг? Коли так – похвально. Это избавит нас от долгих и тоскливых бесед, которых, признаться, я страшился».

Тогда-то я и утвердился в своём решении окончательно. И сделался оченна «мрачно-горд» собой.

Сейчас, по прошествии чёрт знает скольких лет – четырнадцати, если быть точным – весь этот «драматизм момента», все эти страсти вокруг поступления в вуз кажутся такой, прости господи, фигнёй. Нынче может показаться вовсе странным, за каким лешим мне приспичило получать высшее филологическое образование тогда, в девяносто третьем, когда все правильные юноши устремились… нет, не на «эконом» или «юр»… Самые правильные и вменяемые юноши – устремились в «реальные дела». А диплом – «будет надо – прикупим на сдачу».

Разумеется, никаких иллюзий касательно ценности диплома я не питал. И вообще затруднился бы привести случай, когда диплом филфака мог бы иметь хоть какое-то практическое значение. У меня уже был некоторый опыт сотрудничества с «издательским бизнесом» - я подрабатывал переводами с десятого класса – но ни в одной редакции я не встретил ни одного «сертифицированного словолюба».

Нет, следует признать честно: для меня было важно само поступление. В семнадцать лет – случаются такие прихоти. Именно прихотью, блажью – оно и было. Вопрос понта, который, как известно, дороже денег. Но если уж понтоваться, если уж самоутверждаться – так по высшему классу. Грабить – так Форт-Нокс, любить – так Королеву, поступать – так в Универ.

Ни форт-ноксов, ни королев в наших широтах не водилось, а потому оставался один путь. И хотя тогда пошла мода обзывать все и всякие пэтэушки «университетами» да «академиями», людям сведущим было понятно: есть университеты – и есть Университет. Вернее, два. В Питере – и ещё в одном городишке. Только они – были достойны моего ювенильного снобизма.

А коль уж в питерской лавочке окопался мой oldman, да на правах приказчика, выбор сужался донельзя.

Пожалуй, я покривил бы душой, если б сказал, будто решил отправиться за студенческой фортуной в «чужой, незнакомый город». Нет, конечно. До того – я раз восемь бывал в Москве, имел там хренову кучу друзей и подруг, и в целом был способен отличить Красную площадь от Марьиной Рощи.

Но, из соображений всё того же пижонского понта, я решил усложнить задачу по выживанию в белокаменных джунглях. Дал себе торжественный зарок не обращаться к московским «контактам» ни за впиской, ни за чем иным – и вообще выдвинуться налегке. В частности – финансово необременённым.

Последнее было нетрудно. В мае я порядком поиздержался, спустив последний гонорар на «аморалку», а браться за перевод очередной детективной/любовной лабуды – было недосуг. Ведь я ж как-никак ко вступительным экзаменам готовился – а художественные и стилистические достоинства той макулатуры, что мне впаривали, очень мало гармонировали с высоким филологическим настроем. Поэтому из денег у меня оставалась только заветная стобаксовка в ящичке секретера, да совсем немного рублей, стремительно тающих в бурных потоках гиперинфляции.

Конечно, я мог бы тряхнуть стариной, пару дней посвятить разгрузке фур или уличной торговле – в своё время меня порядком развлекли эти несомненно познавательные занятия – и срубить мал-мало бабок. Прошлым, в смысле, «предтогдашним» летом один день торговли писклявыми механическими собачками у Московского вокзала приносил мне примерно столько же, сколько родители совокупно получали за месяц. Мы делили мой компрадорский доход по-честному, по-семейному – и вместе сокрушались на тему повального обнищания сограждан.

Но лишь одно было непонятно мне тогда и остаётся непонятным до сих пор: почему в процессе повального обнищания сограждане с таким энтузиазмом тратили свои последние кровные на такую жизненно необходимую вещь, как плюшевая собачка на батарейках? Да ещё – являли такое царственное небрежение ценой: мы втюхивали это чудо тогдашних нанотехнологий по шестьсот рублей, а в магазине за углом оно пылилось на полках за полтораста. «Вот на эти два процента я и существую», что называется. Для сравнения – вполне добротная, пусть не фирменная, «джинса» стоила тогда на рынке в районе двух тысяч.

К слову, именно в то лихое времечко, в самый разгар угарных-кошмарных девяностых, в кругах молодёжи, лишённой социальных перспектив и поставленной на грань вымирания, родился такой анекдот: «Шёл голодный девятнадцатый год… Хлеба не было… Масло мазали прямо на колбасу…»

Сейчас, по прошествии лет и по наступлении гражданской зрелости, я понимаю, что анекдот этот – злой и циничный. По отношению к девятнадцатому году… Но тогда – мы были так легкомысленны, а деньги добывались так просто…

И что характерно: чем меньше усилий – тем больше бабок. Скажем, когда я чуть позже – после компрадорской моей эры но до студенческой - увлёкся переводами, это были уже не такие феерические прибыли и куда бОльшие трудозатраты. Зато – интереснее, как бы я ни плевался на эту низкопробную бульварщину в обложках мягких, как мозги сочинителей. Что называется – выбирай, но осторожно… но выбирай.

А самый простой и верный способ стрясти бабла для обустройства в Столице был бы: тупо одолжиться у недавних своих партнёров по «торговому бизнесу». Кое-кто из них уже вовсю раскатывал на собственных «бэхах». Подержанных, конечно, штуки за полторы баков. А кое-кто и права даже прикупил (легально получить было невозможно, поскольку закон в России, как известно, суров: не раньше восемнадцати). Но – я решил не искать лёгких путей, а напротив, следуя императиву русского интеллигента – «самозатрудниться», сколь было возможно.

Оставалось уладить в Питере одно дело – и можно было, оставив прощальное письмо любезным родителям, смело линять из отчего дома.

Будучи гармонично развитым подонком, я не брезговал и физическим самосовершенствованием. И к тому времени – уже четыре года как занимался в одной спортивной секции. Нет, я никогда не помышлял сделать карьеру на сём поприще – но у меня сложились приятельские отношения с главным тренером, и грех был бы отказать ему в последней любезности. Именно – поучаствовать в соревновании, благодаря чему, в случае успеха, моё очередное звание украсило бы скрижали Alma Mater.

Хотя помыслы мои были уж далеки и от спорта, и от Питера, я отработал свой морально-спортивный долг и, как мне казалось, вполне эффектно.

Однако после мероприятия добрейший тренер огорошил меня, скорбно качая своей многострадальной, не единожды отбитой головой: «Извини, Тём, но представители Федерации обломили нас. Они отказались присудить тебе первый дан».

Я пожал плечами, изобразил равнодушную усмешку – в ней явственно читалось энергичное наречие «похуй!»
Но, наверное, если бы кто-то видел в те секунды мой затылок – прочёл бы в его складках под волосами не менее энергичное существительное «пидорасы!» Это относилось к представителям Федерации.

Сенсэй, меж тем, продолжил, выдав грустный каламбур:
«Да, первый дан – не дан. Потому что… - он снова покачал головой, выдержал паузу – и рявкнул: - Потому что они присудили сразу ВТОРОЙ!»

Не стану скрывать, моё нордическое, обычно хмурое табло всё разом расцвело и засияло любвеобильным словом: «Сцука!»

Но тогда я не стал попрекать своего достойного учителя за его манеру подносить приятные вести.

Опять же, сейчас, по прошествии лет, всё это вспоминается как невообразимо трогательный в своей помпезности бред. Помню, когда я поведал эту дивную историю одному японскому приятелю, он чуть не сделал себе сэпукку жрачными палочками. Он бился в такой истерике, что работники ресторана заподозрили отравление тетродотоксином, хотя мы не заказывали фугу. Малость же отошедши от смеховых корчей, он уточнил: «Как-как? Второй дан в семнадцать лет, после четырёх лет занятий? Минуя первый? Это… сюрреализм!»

«Это круче, это Россия!» - поправил я.

Взвесив всевозможные резоны, а особенно – рублёвую наличность в кармане, я решил добираться до Москвы на «собаках». То бишь, на электричках. Ну знаете, зелёные такие, воют страшно? Собаки и есть собаки.

Этот способ сообщения меж столицами - мне был не в диковинку. По правде, в те романтические года я предпочитал его всем прочим, даже когда были деньги на СВ «Красной Стрелы». Что уж говорить о ситуации, когда приходилось выбирать между пивом «Балтийское» (не путать с «Балтикой» - она появилась позже) и «Столичное»(в бутылках, а не в чёрных банках, которые тоже появились позже и ненадолго). Притом оба – дрянь непотребная (собственно говоря, из всех старых советских брэндов без ущерба для психики можно было пить только «Жигулёвское» и только рязанского производства; удивительно – но оно и сейчас похоже на пиво, при всей нашей избалованности).

И вот, испытав подобное унижение на вокзале, я решил сэкономить на билете – зато взял привычный «Гёссер». Две банки. Ну так – чтобы лучше кемарилось в пути.

Вообще говоря, кемарить - это самое полезное, чем можно занять себя, когда предаёшься такой зоофилии, как поездка «зайцем» на «собаке». Что лишний раз подтвердил один заботливый мужичок, сидевший напротив. Он растормошил меня тычками пальцев в колено и уведомил, не без некоторой зависти: «Вот тут только что контроллёры проходили – так на тебя даже не глянули».

Был ли я уязвлён таким небрежением к своей монументальной фигуре? По-любому, догонять контроллёров и требовать внимания было влом… А мужичку я ответил, не слишком ласково спросонья: «Наверное, они чуют, кого не рекомендуется будить?»

- Точно! - подхватил он, нисколько не смутившись. И, доставши из кармана штормовки потрёпанную колоду карт, предложил: - Перекинемся?

- Деньгами не располагаю, - честно предупредил я.

Мужичок, казалось, обиделся:
- Да на просто так!

Я смерил его пристальным взглядом. Нет, вроде, обычный гражданин, не «сиделый». Но на всякий случай – уточнил:

- «На просто так» - по понятиям, или просто так на «просто так»?

Пришлось растолковать – я же будущий филолог.

- Эвона как непросто! – подивился мужичок.

Какое-то время мы лениво бодались в подкидного. Между делом я обдумывал план фундаментального эссе под названием «От Жавера до Дяди Стёпы: эволюция образа сознательного мента в детской литературе».

Такие мысли – были очень опрометчивы с моей стороны. Накликал… В вагон вошли трое – и все серые, как трудовые будни. Громко поинтересовались у немногочисленного пассажирства: «Это здесь совокупление творилось?»

Сколько-то пар вылупленных глаз. Менты пояснили: «Ну, парень с девкой, при всём народе?» Уточнение – нимало не способствовало возврату пассажирских глаз в орбиты.

Менты махнули рукой: «Значит, в следующем».
И, споро прошествовав по проходу, исчезли в хвостовом тамбуре.

Потом я прочёл в газете: действительно, было такое. Какие-то шалопаи учудили. Парнишка с девчонкой смачно полюбились прямо на лавочке – и не ночью безлюдной, как иные скромники, но в сиянье дня и в блеске глаз офигевающей публики. А третий соучастник обходил народ со шляпой в руке, прося плату за шоу. Говорят, кто ругался, а кто и накидал. В шляпу.

Помнится, я тогда, прочтя заметку, подумал: «А что, тоже бизнес… Уж точно не хуже, чем донимать незнакомых усталых людей вопросами о вере в Дэви Марию Христос, последнюю инкарнацию Кетцалькоатля и, блин, Аксолотля!»

Ещё же я подумал: «Как не правы те, кто утверждает, будто мне по жизни везёт, как ирландскому дураку, притом Стрельцу по Зодиаку! Вот – не свезло. В одном с ними поезде ехал – а такое зрелище пропустил…»

На конечной, в Малой Вишере, мне повезло разжиться ещё одним поводом оспорить свою имманентную везучесть (а равно – потешиться парадоксальностью мышления и знанием умных слов, что было явлено в этой фразе).

В Малой Вишере меня ждал Большой Облом. Последнюю вечернюю «собаку», на которой я чаял домчаться до Бологого, подло отменили.

Впрочем, это была совершенно ничтожная фигня на фоне долгожданной возможности соскочить на платформу, обогнуть станционный Дворец Ожидания, чем-то похожий на Овальный кабинет Белого Дома, но только серый и увенчанный красной двускатной крышей, чуть углубиться в лесонасаждение - и насладиться блаженными полутора минутами любования первыми-робкими июньскими звёздами.

Распрощавшись с «Гёссером», я вернулся на станцию и стал прикидывать, как бы покомфортнее перекантоваться до утра. Овальное палаццо было бы всем замечательно, и даже фешенебельно, кабы не свежая блевотина в одном конце и ещё бОльшая небонтонность – в другом.

Я прошёл к запасным путям, где дремали, растянувшись на рельсах, усталые зелёные собаки. Приметил группу подобных мне туристов, хипповатого вида парней и девчонок общим числом с полдюжины. Один коренастый парень в косухе поднялся на подножку, разжал двери – и компания просочилась в вагон.

Была мысль присоединиться к ним, но потом я подумал: «А ну как стесню? Ну как у них там фак-сейшн? Ну как теперь закон такой: залез в электричку – изволь совокупляться? А я – юноша целомудренный, правил строгих, в первые сутки знакомства барышням не отдаюсь…»

И я забрался в соседний вагон. Благо, там и лавочки были дермантиновые – всё помягче деревянных. Подоткнув бэг под голову, я кое-как накрылся джинсой, глянул на штрихкод пачки «Винстона» и принялся вычислять его факториал. Не то, чтобы хоть когда-то я доводил это нужное человечеству дело до конца – но всё как-то «академичнее», чем виртуальных барашков считать…

«Когда спишь в собаке – сон волчий». Типа, пословица. Оказалась верна…
Я встрепенулся – лишь едва заслышав смутную возню в тамбуре. Не в моём даже – в соседнем. Но не со стороны той «эльфийской» компашки, а с другой.

И вот - из сумрака в просвет между окнами ступили неупокоенные призраки маловишерского народного гнева. Всего их было пять штук. Передний – моего примерно возраста и сложения, остальные – вероятно помладше и точно помельче. Форма одежды – стандартная. Архетипичная даже, я бы сказал. Ниже пояса – штанишки тренировочного фасона, выше – т.н. олимпийки. Хотя применительно к кондиции носителей – скорее «параолимпийки». Ещё выше – у них, с позволения сказать, головы. Растительностью не изобилуют, благими помыслами – вероятно, тоже.

Изучив это явление, я дал развёрнутую дефиницию: «В данный момент мои глаза имеют честь наблюдать молодых аборигенов очевидно пролетарского происхождения, известных своими крепкими, арготинской формации моральными устоями, консервативными воззрениями в области культурологии и обострённым чувством социальной справедливости, что вкупе с активной гражданской позицией обычно выражается в экспроприации материальных ценностей у ненадлежащих – сиречь неспособных защитить своё имущество – владельцев. В просторечии – именуются гопниками… Yeah, «но имя им – гопники!».

Как я тогда относился к гопникам? Помнится, где-то я уже писал об этом, а здесь скажу так.
Предположим, ко мне в ту пору явился бы ангел. И сказал бы: «Тёма, вот тебе нейтронная бомба, супермощная, но избирательного действия. Пригасит – только гопников, зато всех и сразу. Однако перед тем, как нажать на эту кнопку, учти: если ты сейчас изведёшь всех гопников – лет через десять многие почтенные люди будут охреневать от депопуляции страны».

И я бы ему ответил: «Друг мой пернатый! Ты серьёзно полагаешь, что от истребления гопников меня удержат какие-то смехотворные соображения того рода, что через десять лет кто-то охренеет до такой степени, что сам не будет знать, от чего б ему охреневать ещё?»

Да, тогда я бывал довольно-таки запальчив. И в подобные минуты – был способен громоздить такие вот малоэстетичные конструкции с многоступенчатым «штоканьем».

Но на самом деле – вряд ли бы я воспользовался той бомбой. Думаю, размыслив здраво, я пришёл бы к выводу, что без гопников жизнь станет скучнее…

Ребятишки поравнялись со мной, остановились, прикидывая, сплю я или нет. В моей голове пронеслась мысль из будущего эпоса про меня: «Их было пятеро. Силы были слишком неравны – и они не могли этого не понимать».

Один – не самый крупный – окликнул вполголоса, хрипловато и почти интимно: «Деньги есть?»

Сколько помню, первый раз меня пытались обуть лет в восемь. Во втором классе. Ребята из соседней школы. Обычной, не «спец». Они очень любили и ценили нас, «англичан», за нашу интеллигентность, благородное происхождение и мажорское благополучие. Сами подумайте: как можно не восторгаться такими достоинствами ближних?

И вот, значит, они встретили меня на набережной, на пути к дому, и поспешили выразить свой восторг. Той самой фразой: «Деньги есть?» То есть, они, наверное, хотели услышать положительный ответ, посмотреть на мой блестящий пятиалтынный, сэкономленный на миндальном пирожном, и порадоваться за меня. Но я превратно их понял. Потому что они были старше – лет десять, а то и двенадцать, не меньше, матёрые такие волчины – и очень страшные. И выражались плохими словами. Что совершенно деморализовало меня. Честно, я тогда струсил до одури. Только и сподобился, что ухмыльнуться неким совершенно противоестественным манером и выпалить первую глупость, какая вступила в голову: «Вам придётся меня убить!»

Как ни удивительно, эта шизофренично пафосная фраза возымела неожиданно умиротворяющий эффект. Пацаны как-то стушевались, кто-то буркнул: «Да ну его нахуй! Ёбнутый какой-то!» - и они отвалили. А я сделал выводы…

Конечно, потом доводилось пересекаться и с менее впечатлительными экземплярами, которых одной лишь риторикой не проймёшь. Но, скажу безо всякой рисовки, я реально НИ РАЗУ в жизни не отдал гопне ни единой копейки. Нет, был один случай, в тринадцать лет, когда меня сподобились зажать в угол и отмудахали так, что уж пели ангелы, но я их не слышал по причине полной отключки. И тогда – карманы, конечно, почистили. Но это не в счёт, это ж не по собственной воле я их одарил… А вот чтоб по собственной, в здравом уме перед гопнёй прогнуться – ни разу такого не было.

Хотя - вру! Вспомнил: были эпизоды, когда я платил налоги! Но – тут всё сложнее… Это – разводка больше на жалость, на социальную сознательность, а не совсем в чистом виде гопотский нахрап…

И вот, значит, я внось слышу этот вопрос – есть ли у меня деньги?

«Конечно, есть, - ответил я добродушно, малость ворчливо. – Сто рублями, двести ****юлями!»

Замечу, в ту пору предложение ста рублей было почти так же оскорбительно, как и второе, в «альтернативной валюте». Ну, помните, смешные такие маленькие синенькие фантики? Тогда, летом девяносто третьего, пачка приличных сигарет стоила раза в два-три дороже.

Ребята немного потоптались, посопели, собираясь с мыслями, а когда собрались – двинули дальше.

Я сонно подумал: «Проследить, что ли, чтоб «эльфов» тех не обидели?» И решил: «Будет шум – впрягусь».

И шум – был. О, как он был! И какой это был шум!

///
И на сём, пожалуй, я завершу первую главу своего «автоанамнеза». Поскольку на сегодня – вполне удовлетворил свою self-appraising страсть к мемуарам.

Но если кому в этом мире интересно, чего там дальше было, как я докатился до жизни такой, как угодил в Top-100 самых реально влиятельных парней этого грешного глобуса – намекните только, и я продолжу свою повесть безвременных лет и бес-snow-ватных зим (в это – не вдумывайтесь: я сам не понял, чего сказал :-) )

Глава Вторая
Бессонница в летнюю ночь

Это вторая глава автобиографической повести «Дао отморозка к Айсбергу» (где Дао=Путь, только по-премудрому, в целях выпендрёжа).

Краткое содержание первой части.
Лето 1993 года. По окончании средней школы ГГ(Главный Герой), гармонично развитый негодяй, чья самая развитая черта – полное отсутствие совести, устремляется из Санкт-Петербурга в Москву. Цель - поступление на филфак МГУ, чтобы потешить своё тёмное тщеславие за казённый счёт.
Желая разорить не только Минобразование, но и РЖД, ГГ злостно-бесплатно добирается на перекладных электричках, в просторечии именуемых «собаками». В силу форс-мажорных обстоятельств он попадает в «окно» и вынужден заночевать на станции Малая Вишера в пустом вагоне.
Финальная мизансцена: ГГ дремлет на лавке, мимо шествует группа юных друзей социальной справедливости.

Итак, стайка местечковых гопников скрылась в следующем вагоне, где обосновалась та хипповско-эльфийская компашка.
И спустя секунд двадцать - грянул ШУМ.
То был даже не шум, а РЁВ. Этакий сочный, густой и страстный баритон:
«ДЕНЬГИ? ДА ЛЕГКО!»
Послышался чей-то писк, сумбурный топот, испуганный скрип сцепки – и в вагон ввалились, судорожно раздирая двери, давешние лысенькие «экспроприаторы».

Едва не перепрыгивая друг через друга, они антилопьим галопом промчались по проходу и совсем уж «мультяшно», всей коллективной биомассой, впечатались в двери противоположного тамбура. И картинно «расплющились», отекая на пол.

«СТОЛЬКО ДЕНЕГ ХВАТИТ – ИЛИ ЕЩЁ НАКИНУТЬ?» – пронеслось им вослед, тем же громовым баритоном.

В вагон ступил тот парень, что давеча открыл своим друзьям путь к ночлегу - коренастый и в косухе. Он уже малость успокоился, и могучий голос его звучал вполне доброжелательно, почти что ласково. А доброжелательнее всего – смотрелась цепочка из гроверов-десяток, едва не метровой длины. Парень нарезал ею воздух на элегантные восьмёрки, мерцающие во тьме с чарующим мелодичным свистом.

- Мы ещё вернёмся! – пообещал хрипловатый, обиженный фальцет.
Цепочный бретёр сделал шаг вперёд – и ребятишки мгновенно растворились во мгле.

Отсмеявшись, я приподнялся на своей лежанке и негромко окликнул этого гроверного громовержца:
- Ну ты красава, Олег!

Да, я его узнал. В кругах, к которым я был в некотором роде близок, его звали Синг-Синг. Как-то я поинтересовался у одного шустрого, всеведущего мальца с ирокезом, которого про себя окрестил «Панком данных»:
«А почему Синг-Синг?»
«Ну дык? Во-первых, почти как Кинг-Конг, а во-вторых – поёт».

Вряд ли тот пострел знал, что такое Синг-Синг, и не думаю, что Олег имел какое-то касательство к этому не самому райскому месту, но два утверждения о нём - бесспорны. Он действительно был очень крепкий индивид – и действительно ПЕЛ.

Я частенько встречал его и в Питере, и в Москве. Он учился, кажется, в Гнесинке, выступал с гитарой на площадях и в переходах. И вот, скажу я вам, когда он пел House of the Rising Sun в «Трубе», переходе на Пушкинской,– бронзовый Александр Сергеевич томно пританцовывал на постаменте и норовил припасть ухом к асфальту. Чему есть множество свидетелей.

Олег меня тоже узнал:
- Крейсер? Какими судьбами?

Да, было у меня такое прозвище – «Тёма Крейсер». Прилипло лет в пятнадцать. Я не возражал – крейсер так крейсер. Уж лучше, чем «балкер», «танкер» или «сейнер». Я даже запечатлел это полудетское погоняло в своём «аватаре». То плавсредство, которое на моей фотке, некогда называлось по-японски «Сойя». А до того – по-русски «Варяг».

Моя первая жена, которая наполовину японка, говорит, что аватар – довольно-таки «концептуальный». Она обожает это словечко, порою злоупотребляет им безбожно, однако разошлись мы по другим причинам. Впрочем, тогда, в 93-м, я был ещё очень далёк и от женитьбы, и тем более от развода, и от многих иных кличек да псевдонимов, кои носил впоследствии.

Вообще же, на самом деле я парень скромный и предпочёл бы вовсе обходиться без титулов, регалий, почётных прозвищ и всей этой мишуры. Простота – вот что я ценю в общении. Куда как удобно: звонишь какому-нибудь влиятельному мужчине, генералу, там, министру, олигарху – и: «Здравствуйте. Это Артём. - - Какой Артём? - - Тот, о котором вы подумали…» И всем всё ясно.

Но – мечты, мечты. В этом мире, увы, совсем немного сведущих и понятливых людей. Остальным же – приходится объяснять буквально на пальцах. Порою – даже картинки рисовать. Впрочем, наверное, я не настолько ещё стар, чтобы брюзжать по поводу несовершенства мира и невежества его обитателей…

Из-за широкой спины Олега показались ещё двое «детей цветов». Первый имел в руке раскладную бритву, второй – был вооружён одною лишь решимостью, но такой термоядерной силы, что я даже порадовался за несчастных гопников с их своевременной ретирадой.

Этих камрадов я тоже видал прежде – но знаком не был. В смысле, по именам не знал. А вот девчонок, высыпавших следом – знал. Не то, чтобы «истинные» хиппушки – но довольно милые, общительные барышни. Одну звали Фокси, другую Ира-Джа, третью Корделия, причём это паспортное имя. Кажется, ни с одной из них у меня не было ничего… углублённого. Что не так уж удивительно, как представляется нынче моей жене. На самом деле, по статистике в то время в Питере и Москве проживало несколько сотен тысяч вполне амуропригодных барышень, с которыми, тем не менее, у меня ничего не было.

- Ой, глядите: Тёма!
- Тёма, а чегой-то ты такой… один?
- Тебе не страшно?
- Тебе не темно?
- Тебе не холодно?

Олег Синг-Синг спрятал цепочку, вдумчиво почесал свой мужественный подбородок. Поинтересовался:
- Я так понимаю, до тебя эта урла не докапывалась?

Я пожал плечами и ответил вопросом на вопрос:
- Ну, вроде, до вас они на двух ногах дошли?

Олег осклабился:
- Да ладно! Побрезговали они тобой, босота, – вот и весь сказ!

Где-то за месяц до того я угощал его с девчонками «Чинзаной», что по тем временам было очень круто. Всегда ценил людей, которые умеют правильно отблагодарить за щедрость!

Теперь уж чураться их компании было неудобно. Я, конечно, Каин и Манфред, и волк-одиночка, и не всякое общество терплю - но тут персоны были колоритные и занятные. Особенно – Олег.

Мы проследовали в «их» вагон. Было видно, что визит нескромной местной молодежи застал компанию за вечерней трапезой. Откупоренная бутылка алжирского красного вина, бутерброды с ветчиной и сыром, разложенные на гитарном футляре; имелось и освещение: кусочек плексигласа в узкой консервной банке из-под оливок.

Я подумал, что кто-то из ребят наверняка шарится по пещерам. Плекса – это из их инвентаря светоч. Кстати, довольно практичная штука (по тем временам). Горит долго, приятным таким, бодреньким оранжевым пламенем. Даёт сравнительно мало копоти. Только тушить её не рекомендуется там, где собираешься спать, – а так жить можно.

Конечно, первое время эти витязи, а также их подруги, только и обсуждали, что свою великую победу над гопниками. Конечно, в исключительно бравурных и восторженных тонах. И конечно… у всех свербела мысль: а что, если те действительно поплачут-поплачут, между собой, а потом дружкам-корешкам своим в олимпийки – тоже поплачут-поплачут… а потом вернутся, но уже числом штук в сорок-пятьдесят? Или сколько их в этой Вишере? Ведь она, хоть и Малая, - а рыл полста гопни наскребётся, поди?

Взяв на себя нелёгкую моральную ответственность за омрачение триумфа, я заметил, как можно равнодушнее:
- Наши стриженые друзья ушли – но обещали вернуться. Это маловероятно, они вряд ли полезут туда, где гарантированно будут трупы – но всё же нельзя начисто исключать, что они попрут на принцип.

Тот парень, что был без бритвы, но с термоядерной решимостью, – разом вскинулся. И отчеканил жёстко-металлически, словно катаной об дайкатану:
- «Жизнь мимолетна, подобно капле вечерней росы или утреннему инею, и тем более такова жизнь воина»!

Признаться, меня это порядком задело. И я в сердцах подумал: «Да ты попутал, пионер! Самурайщина – это моя тема. Это я понтуюсь перед девками такой вот японутой холоднокровной воинственностью. Не замай!»

Вслух же ответил:
- Брат, смею заверить, я тоже очень уважаю могучего старика Юдзана! Но сейчас базар немножко не об том.

Судя по его взгляду – он понятия не имел, кто такой Дайдодзи Юдзан. Ага, он только «Бусидо с картинками» читал, вроде того.

Олег покашлял, своим смачным баритоном. И молвил, не давая разгореться диспуту на тему ориентальной ратной этики:
- Так! На самом деле, продумать тактику – было бы нехило. И я вот как мыслю. В случае нашествия леммингов – держать придётся две двери. Два тамбура. И можно их, конечно, стянуть проволокой. Точнее – капронкой. У нас ведь есть?

Да, ребята определённо навострились в подмосковные пещеры. В подольско-силикатные системы? В солнечногорские? Сейчас – не суть.

- Можно выставить первый рубеж обороны в тамбурах, - сказал тот парень, что был с бритвой. – По двое наших – какое-то время удержим. Они будут лезть в двери – и получать по головам. Больно. Главное – побольше вывести из строя. Там - допрут переть через соседние вагоны. Но дверь сцепки – тоже узкое место. Рано или поздно – придётся отступить внутрь. Но к тому времени – мы их, надеюсь, покоцаем уже так, что энтузиазма поубавиться.

«Блин! – подумал я. – И вот почему эти светлые умы отвисают на станции Малая Вишера, а не преподают в Вест-Пойнте?»

Мне хотелось сказать, что если гопники впрямь полезут на Олегову гроверную цепочку, на бритву этого стратега и на меня с моим бронепалубным цинизмом – то они будут настроены ОЧЕНЬ решительно. А значит – влёгкую вынесут окна и навалятся сразу отовсюду. И если их впрямь будет штук пятьдесят – шансов у нас мало.

Впрочем, не рисуясь, скажу, что меня это не так уж парило. Закончить свой жизненный путь на гопотском ноже, красивым и семнадцатилетним – почему бы нет? А вдруг я всё же не пройду на филфак? То был бы куда более мрачный удар по самолюбию.

Серьёзно, я никогда не считал себя по-настоящему смелым парнем. Ни тогда, ни после. Тут другое. Вот когда была перепись населения в 2002 – агенты до меня не добрались и не могли добраться. Но я всё же прикинул, что бы написал в анкете о роде своих занятий. И вернее всего была бы такая дефиниция: «Торговля дефицитом инстинкта самосохранения». Ну разве что, тогда, в девяносто третьем, – я ещё не пристроил этот своеобразный товар, не поставил бизнес на поток.

Из пучины этой мысленной «дзен-печоринщины» меня вывел возглас стратега с бритвой: «Тсс!»
Все притихли.
Звук шагов. Чётких, уверенных, но не поспешных, не «штурмовой» топот. Шаги - в соседнем вагоне, в том, где я расположился изначально.

Это по нашу душу? Ну а по чью же! Это гопники? Не похоже…

Вот лязгнула дверь сцепки, в тамбуре мелькнули смутные серые силуэты, разверзлись сдвижные двери – и к нам обратился голос. Глуховатый, малость усталый, но не враждебный.
- Доброго вечера.

Голос исходил из невидимого в сумраке рта, располагавшегося под ловившей оранжевые отсветы кокардой.
Да, на сей раз – это были менты. При исполнении. То есть, вместо того, чтобы сидеть в своём уютном гнёздышке, резаться в карты и нарезаться водярой, они взяли моду патрулировать территорию, включая пустующие электрички. Уже второй раз за сутки – наблюдаю такой феномен.

«Господи, - подумал я. – Что за день? Буря магнитная, что ли? Иль впрямь менты вдруг подорвались исполнять свои обязанности? Куда страна катится?»

- Документики предъявите, пожалуйста! – попросил тот же усталый, глуховатый голос.

Малость поворчав, из одной только гражданской вредности, все полезли по рюкзакам и бэгам. Я – хранил дубликат бесценного груза в нагрудном кармане джинсовки. Там же – приписное свидетельство, аттестат и медицинская форма 086-У. В общем-то, все мои сокровища на тот момент.

- Вот тут молодые люди не так давно проходили, - поведала Ира-Джа, - коротко стриженные такие. Так вы бы у них документы проверили.

Менты подошли вплотную, но воздержались от пристального изучения наших паспортин. И обозначили без лукавства цель своего визита:
- Да видели мы этих… Потому и решили проверить.

- Они уже ушли, - уведомил Олег, явно намекая: «А не последовать ли и вам их примеру?»

Главный мент снял фуражку, потёр лоб. Вздохнул. И сформулировал:
- Они могут вернуться. Уже были случаи. Поэтому предлагаю проследовать.

Корделия, ангельская душа, предложила альтернативный вариант:
- А может, лучше дождаться их и всех перестрелять?

Мент мотнул головой, явно собирался сказать что-то резкое, но решил ограничиться «отеческой» нотацией:
- Ты, дочка, таких колёс больше не глотай!

Обратился ко всем:
- Ладно, пошли! А нужен повод – так травку мы на раз найдём.

Олег возмутился:
- Обижаешь, командир! Нет у нас нынче травы!

Мент осклабился:
- Тхе! У нас-то – есть! Так что, это ТЫ обижаешь…

Вот что всегда ценил в людях – так это откровенность. На самом деле, менты, клянущиеся, будто совсем уж не имеют никаких левых доходов, не мухлюют с отчётностью и не заныкивают конфискат, всегда раздражали меня примерно так же, как парни, клятвенно заверяющие, будто ни разу в жизни не занимались рукоблудием. Нет, нет, я безусловно верю в обоих случаях – вот только хрен ли смущать своей святостью НОРМАЛЬНЫХ людей? В конце концов, это просто нетактично – так бесстыдно блистать своей безгрешностью в этом растленном мире!

Потому сие простодушное ментовское заявление – здорово укрепило мою симпатию к этим неплохим, по сути, мужикам в серой форме. Казалось бы, при такой зарплате – щипать бы им привокзальных торгашей и ни о чём больше не думать. А глядишь ты: их ещё и общественный порядок заботит. И пусть то даже забота не столько о нашей безопасности, сколько о местной криминальной статистике – а всё равно приятно. Их очень легко понять: нафиг им массовая молодёжная драка с возможными «мокрыми»?

В ту пору я довольно часто имел соприкосновения с милицией, и не взирая на свои «экзистенциально крамольные» убеждения, должен был признать: среди них попадаются, конечно, и редкие сволочи, но в основном – люди как люди. Только что работа собачья да круг общения - свинский. Однако если их не провоцировать – они, как правило, и не кусаются. А если по-человечески с ними обращаться – так вовсе лапочки. Ценят они это дело, когда к ним не как к «ментам поганым» относятся, а по-доброму, с душевным теплом. Главное – убедить их в том, что угрозы для них нет. Тогда – обычно они перестают нервничать и грубить.

Но, конечно, при омоновской какой-нибудь облаве – места для душевности и дипломатии не остаётся совсем. Там – живым бы уйти. Поэтому контактов с ОМОНом я старался избегать. Не люблю, знаете ли, огребать дубинкой по хребтине. Ведь Заратустра повелевает отвечать адекватно – а это могло бы окрасить мои лучшие годы в довольно-таки унылые тона мордовской или восточно-сибирской палитры.

Впрочем, сейчас перед нами были не быки-омоновцы, а куда более «осмысленные» и пристойные товарищи.

В станционном отделении было порядком накурено, но в целом уютно. В воздухе витали флюиды правоохранительной озабоченности и дымные выхлопы Беломора. «Чипиросину» потягивал лейтенант, сидевший за столом. Вопреки давешним заверениям милиции, Беломор у них был обычный, табачный, без экзотической начинки.

- В Москву едете? – полюбопытствовал лейтенант. И ответил сам: - Да уж ясен ***, что не в Малую Вишеру!

В его словах послышалась некоторая досада за своею малую вишерную родину, и деликатная Фокси поспешила уверить:
- На самом деле, очень милый город…

Лейтенант ответил таким чугунным взглядом, что приплющил всякие потуги на топологическую вежливость.

Потом он посмотрел на Олега с его гитарным футляром и выдвинул версию:
- Музыкант, что ли?

В иной ситуации, может, Олег бы и сказал: «Да нет, наркоту перевожу». Но сейчас никому из нас не хотелось подначивать этих радушных и заботливых «альгвазилов». Потому Олег ответил скромно, но честно:

Олег извлек свой инструмент, опустился на стул и принялся подкручивать колки. То была простенькая «ленинградка» - думаю, даже такой уверенный в себе воитель не стал бы таскаться по городам и весям с Альгамброй, имей он дома нечто подобное - но звучала гитара недурно. Глубоко и сочно, под стать вокалу хозяина.

Лейтенант предупредил, немного опасливо:
- Вот только – не «Наша служба…» Хорошо?

Пояснил, улыбаясь чуть застенчиво:
- Как вот кого из таких вот, «неформальных», ни прихватим… в смысле, пригласим – так не иначе, как «Нашу службу» лабают. Как будто, прямо… - недоговорив, он махнул рукой, досадуя на узость представлений неформальной общественности о милицейских музыкальных вкусах.

- Так какие заказы? – уточнил Олег.

Я, не без внутренней ухмылки, подумал:
«Сейчас они скажут: «Да чего попроще. Бриттена там, «Траурную симфонию». Очень нам нравятся евонные политональные наложения».

Но нет, Довлатова тогда менты ещё не читали и Бриттена не слушали тем более.

- Ну, Высоцкого, - предложил старший сержант, предводитель того наряда, что доставил нас.

Я поморщился, опять же внутренне. В те времена почти все начинающие «грифомастурбаторы» России делились на две группы. Те, кто учился на «Гражданской Обороне», и те, кто учился на Высоцком. И если «Оборону» можно слушать без содроганий в каком угодно исполнении – панк есть панк - то песни Высоцкого… Про них даже не скажешь: «Лучше всего их поёт сам Высоцкий». Вернее будет – «Когда их поёт НЕ Высоцкий, а кто-то ещё, – это звучит кошмарно, почти святотатственно». В девяноста девяти случаях из ста, по меньшей мере.

Правда, Олег Синг-Синг оказался как раз тем исключительным «сотником», способным спеть любую «мужскую лирику», от блюзов до шансона, от Джима Моррисона до Майка Науменко. И, хочется верить, дух Владимира Семёновича, явись он вдруг в ту прокуренную ментовку, не осенил бы «орфейскую» выю гитарным жабо за исполнение «Баньки». Ибо та выя имела какие надо голосовые связки, а в той широкой груди билось подобающее песне средоточие сдержанной, проникновенной экспрессии.

Когда Олег закончил, мы с минуту сидели молча. Потом лейтенант покашлял и сказал: «Да…»
Негромко – но очень почтительно.

Олег пел ещё много, всякое-разное-славное-доброе, дал полноценный такой концерт, подарив нашим «приютителям» неурочное десятое ноября посреди июня. Милиция прониклась до самых корней портупеи и глубин кобуры. Я тогда подумал, что даже если бы Синг-Синга угораздило очутиться во мрачном заведении его имени – он бы не пропал и там.

Когда же наш соловей притомился, у него попросил гитару один паренек из наряда, с пустыми погонами рядового, но с живыми глазами незаурядного друга искусства.

С первых аккордов стало ясно, чем намерен усладить наш слух этот новоявленный «кифаред». Конечно же, «Пачка сигарет…» И как же я мог забыть про Цоя, рассуждая о предпочтениях салаг от струномучительства? Нет, это ведь уже потом происходит разделение – кто к Высоцкому тянется, кто к «Обороне» льнёт. Но первейшим и важнейшим из всех гитарных искусов является «Кино»…

Один мой приятель, до озверения утомлённый попытками самонадеянных школьных виртуозов распечатать эту счастливую пачку судорожными ударами непослушного медиатора, перефразировал текст так:
«А если есть в кармане пачка
Сигарет
Значит лучше про неё ты
Не трынди, ясен пень
А не то, блин, разберут
Эту пачку на раз
И останется колечек
На земле лишь тень»

Впрочем, молодой мент-«киноман», как оказалось, играл нормально. Нет, до Олеговых соляков и флажолетов ему было примерно как Малой Вишере до Большого Яблока Эн-Вая, но, по крайней мере, с ритма не сбивался.

В целом – посидели мы очень мило и культурно. Хотя отоспаться – естественно, не задалось. Что, впрочем, нетрудно было наверстать в первой пустой электричке до Окуловки.

Когда мы сидели там, дожидаясь «собаки» на Бологое, Олег тронул меня за плечо и тихо предложил: «Отойдём на минутку?»
Я озадачился: «Уж не бить ли он меня собрался? А за что?»

Но нет, не бить. Когда мы уединились в ближайших кущах, Олег сунул руку за пазуху, долго шарил – видимо, за подкладкой свой косухи – и наконец выудил бумажный пакетик, свёрнутый характерным, «аптечным» манером. Пояснил с ухмылкой:
- Серые подогрели. Прикинь?

Развернувши «корабль», Олег вручил его мне и принялся набивать пустую штакетину.

- А остальные? – поинтересовался я из соображений благородства.

Олег помотал головой:
- С ними – успеется ещё. К тому ж – девчонки мудные становятся, когда прикурят. Сейчас – с тобой хочу. Дело есть.

Мы употребили косячок на двоих, чинно, степенно и салонно. Обошлись без «париков». По моим представлениям об этикете, подобные вещи возможны лишь между действительно близкими людьми. Олег же, хоть и был для меня добрым знакомцем – но не более того. Что он и сам подтвердил через минуту.

Умилившись чуть более обычного своего благодушного настроя, он молвил:
- Короче, дело такое. У меня есть брат. Двоюродный. Старший. Тоже, типа, музыкант. Он сейчас на Багамах. Живёт там, то бишь. И к себе зовёт. Говорит – бабок поднимает реально.

Олег умолк, и я счёл нужным уточнить:
- В смысле, работа у него такая? Старушек упавших поднимать? Небось, на пляже?

Осмыслив мою сомнительную остроту, Синг-Синг привалился лбом к берёзке и довольно долгое время агонизировал, фыркая, как индийский слон с гайморитом в хоботе. Сквозь фырканье – восклицал:
«Крейсер, да ты… Сука ты, Крейсер! Пляж, блин, усеянный бабками, блин… Я ж серьёзно…» - и снова утыкался в пёстрое древесное лоно.

Мне тоже было проблематично сохранить вертикальную стойку при виде этих потешных спазмов, и я присел на траву. Да, ганжа была знатная, цепанула крепко.

Наконец отойдя от своих конвульсий, Олег плюхнулся рядом и, кое-как восстановив дыхание, продолжил:
- Короче, передо мной, блин, дилемма. Все близкие говорят: не валяй дурака, хватай фортуну за фартук и еби, пока тёпленькая. То бишь, сваливай. Но это – близкие. Им, вроде как, положено добра мне желать. Ну и родаки. Им я, понятно, остоебенил. Вот и гонят за три моря-океана. А вот ты, как есть чел отстранённый – что бы толкового присоветовал? По существу?

Я пожал плечами и выдал толковый совет:
- Кинь монетку. Она ещё более отстранённая.

Олег задумался – секунд на десять, не более – и просиял.

Достал из кармана полтинник, потёр его об штаны, зажал меж ладоней – и подбросил.

- Решка, - констатировал я.

- Угу. Вот только, - Олег поглядел на меня в некоторой растерянности, а потом прыснул: - Вот только я один *** не помню, чего загадал! Да я вообще нихуя загадать не успел… всё произошло так быстро…
И он повалился на землю, раздираемый новым приступом тугого, басовитого смеха.

Через месяц он всё же уехал. Но ещё через пару лет – вернулся. Как полномочный дилер Фендера, открыл свой магазинчик. Временами я помогал ему по мелочи, вроде там - оформить на таможне родные «стратокастеры» как дешёвые китайские «лабабайки-шесть-струна». Это, конечно, было предосудительно – ведь госбюджет недополучал налоги. И я себя очень «предосуждаю». Олег – тоже не без того.

Как-то я спросил его, не думает ли он вернуться к музыке? Олег подёрнул плечами: «Я и так играю. Для себя и для друзей. На вечеринках. А все эти продюсеры… промоутеры… агенты… Да ну – суета!»
К тому же, парень изрядно раздобрел за те годы скитаний по чужбине. Нет, он не был безобразно толст – но его эпическая фигура явно выпирала за рамки «рок-н-рольного» сценического формата.

Что же касается вопроса эмиграции в целом – то это дело, конечно, личное, но для себя я определился ещё в девяносто первом. Решил следующее: если здесь всё пойдёт терпимо – так чего рыпаться? А если наступит вдруг такая власть, что решит меня выпихнуть – тогда вопрос, конечно, встанет ребром. Но не «ехать или не ехать», а – или власть эта мне шею свернёт, или – я… совершу благое дело, оказав ей ту же любезность. Ну, надо ж как-то оплатить долги перед страной, которая меня породила, взрастила, «образовала» – и вообще довольно симпатична мне?

Мы оседлали очередную «собаку» и, совершив ещё пару пересадок, добрались до Москвы.
Да, рано или поздно это должно было случиться – моё прибытие в Москву.
А то и так – «радищевщина» какая-то выходит…
Нет, ну к чёрту расписывать, что там было в Бологом и Твери.
Всё-всё, at last, enfin und endlich я в Москве!

Глава Третья
В Сердце Родины. Правый Желудочек.

Это третья глава автобиографической повести «Дао отморозка до айсберга».
Кому интересны первые две – кликните на моё курсивное имя вверху, и увидите там, на странице, в соответствующей папке.
А кому лень морочиться фигнёй – сообщаю краткое содержание предыдущих серий:
«Герой поехал в Москву поступать на филфак; ехал-ехал; и приехал».

Москва встретила меня…
Так, чем же она меня встретила-то? Дайте-ка припомнить…
Ну, военный парад на Площади Трёх Вокзалов – это само собой. Девицы в сарафанах и с караваем – куда ж без них. Они там всю дорогу тусуются, но обычно – без сарафанов. В мини и топиках. А по случаю моего приезда – в парадную форму, значит, облачились.

Ещё, помню, мелькал там этакий забавный толстячок в кепке, всё норовил прорваться сквозь плотные ряды федеральных чиновников категории А и пожать мне руку. Не знаю, почему, но меня это очень растрогало.

И повсюду - фейерверки, петарды, огни бенгальские. Фррр-Пшш-БУХ!
А салют – тот на вечер обещали. Потому – на утреннем светлом небе неэффектно бы смотрелось. Неподобающе блёкло применительно к такому торжеству, как мой визит. Так и сказали.
Я согласился подождать до заката в пентхаусе Рэдиссон-Славянской, куда меня тотчас и доставили кортежем из трёх ЗИЛов и пяти «шестисотых», не считая гаишной свиты.

Или – подводит меня память? Не было ничего такого? Точно не было?
Вот и слава богу! На самом деле – не терплю я помпы. Скромность – вот мой девиз. Ну да те из читателей, кто знаком с первыми двумя главами моей автобиографии, полагаю, в том уж убедились сполна.

Итак, проследовав от Ленинградского вокзала к станции метро Комсомольская, я погрузился в ея недра. Мне там всё было привычно, однако ж ново. Ибо нов был мой взгляд.

Дело в том, что щедрые маловишерские менты подогнали моему попутчику Олегу не один, как могло показаться, а три корабля анаши. И милицейский дар неизбежно таял на каждой нашей пересадке, в процессе ожидания следующей электрички. Поэтому по прибытии в Москву я был не то чтобы укурен – выспался на длинном перегоне из Твери - но находился в этаком приятно-офигевающем состоянии «послетравья». Чем, отчасти, объясняются картины, нарисованные моей фантазией и отображённые выше.

И что же я увидел своим обновлённым взглядом на станции метро Комсомольская? Прежде всего, я увидел, что в архитектурном смысле эта станция спланирована вовсе не так кошмарно, как мне представлялось ранее. По правде, прежде я считал того парня, который проектировал Красную линию московского метрополитена, если не вредителем, то уж маньяком - точно.

Вот нафига, спрашивается, он устроил две ключевые, с переходом на Кольцо, станции так, чтобы переход этот осуществлялся через верх, через улицу? Нет, понятно, что в московском метро глубины не питерские, ибо и Москва-река – ни разу не Нева, но всё равно же бред: всплывать на поверхность только затем, чтобы перепрыгнуть на другую станцию. Впоследствии подобное извращение я наблюдал только в игрушке Half-Life, где ты раз за разом выбираешься на свет божий, и до свободы рукой подать – но приходится снова и снова нырять обратно в постылые, мрачные катакомбы. Там, правда, катастрофа вроде как случилась, и потому приходится терпеть неудобства. Но в мирное-то время да в родной столице – за что?

Теперь же я подумал: всё могло быть гораздо хуже. Например, если бы метро шло поверху, а переход – утоплен вглубь на ту же длину эскалаторов. Подобная инверсия – то было бы ещё иррациональнее. Так что, не всё потеряно в головах метростроевцев.

Сия мысль посетила меня где-то в районе Лубянки, и я невольно засмеялся. На это обратил внимание мужичок, стоявший рядом, у дверей. Клянусь, это был родной брат того кренделя, с которым я играл в подкидного на подъезде к Малой Вишере.

«Да, в натуре смешно!» – сказал он и помахал тряпичным свёртком, что сжимал в правой руке. Я пригляделся. Тряпка была грязная, «замасловатая», а внутри – нечто твёрдое, поблёскивавшее из-под рванины металлом. И – довольно-таки характерной формы.

Мужичок продолжал:
«Прикинь! Я уж половину Области и половину города с этим волыном проехал. И хоть бы хрен! Хоть бы одна собака докопалась. И куда они только смотрят, козлы легавые?»

Что ж, я не мог не признать: он выбрал довольно-таки остроумный и действенный способ транспортировки оружия. Если это, конечно, впрямь было оружие. Впрочем, какая разница?

Я пожал плечами и дипломатично согласился:

«Милиция следит за порядком. Беспорядки - её не интересуют».

Мужичок рассмеялся и закивал с несколько лихорадочным энтузиазмом:

«Ага! Именно!»
Доверительно поведал:
«Вот сейчас выйду, наебну пивка – а потом пойду и ёбну эту суку!»

Я подумал: «Вот же везёт мне на занятных персонажей! Гхм, отобрать, что ли, ствол? Но с другой стороны, а не похуй ли мне, кого он там ёбнет? И зачем обламывать кайф человеку, когда он развлёк меня своей занятностью?»

Мужик, явно не расслышав мою мысленную реплику, пояснил:
«Если ты думаешь, что я собираюсь ёбнуть жену или тёщу – *** ты угадал!»

И дополнил с «клинт-иствудски» веским пафосом:
«На самом деле, я собираюсь ёбнуть И жену, И тёщу!»

«Мсье знает толк в бинарной логике», - подумал я.

Он вышел на Фрунзенской. Я пожелал ему удачи.

Я хорошо знал многие московские достопримечательности. «Патрики», «Биса», «Горбушку», «Галёрку», Рок-лабораторию, «Давай-Давай» - это я всё мог бы найти с выколотыми глазами и с отрубленными ногами.

Где находится Университет – тоже, конечно, представлял себе. Более того – представлял себе масштабы всего комплекса, растопырившегося вокруг Главного Здания. Поэтому, выбравшись из недр подземки, решил уточнить у одного паренька, сидевшего на лавочке у станции. Тот был явно не с «послетравья», а конкретно укуренный, и потому, значит, точно послушник храма знаний.

- Филфак? – переспросил он. И вальяжно махнул рукой вдоль проспекта Вернадского: - Это там. Второй Гум. Пойдёшь - увидишь.

- Погоди! – окликнул меня парень, поразмыслив.

- А ты – поступать, или – сессия у тебя? – уточнил он.

«Гхм! – подумал я. – Наверное, странно было бы, отучившись хотя бы год, не знать, где учился?»

- Если подавать документы – это, наверно, не во Втором, а в Первом Гуме, - поведал мой советчик. – У нас, у юристов, было так.

- Первый Гум, - это который на Красной площади, что ли? – спросил я, сохраняя серьёзность лица.

Парень фыркнул, уткнувшись куда-то себе подмышку.

- Не! – объяснил он, отсмеявшись. – В смысле, Первый гуманитарный корпус. Это за гастрономом. Там… - он снова махнул вальяжно, на сей раз – по биссектрисе угла между Вернадкой и направлением на шпиль Главного Здания.

- Спасибо! – поблагодарил я.

- Может, по пивку? – предложил он.

Но тут к лавке подошла невесть откуда появившаяся милая блондинка и, ни слова ни говоря, влепила моему топографическому консультанту «литавренно» звонкую оплеуху. Я скромно удалился, не желая мешать их амурному счастью.

Наконец-то мне удалось «реализовать» аттестат с приписным свидетельством, а также - избавиться от формы 086-У. Это было хорошо: теперь я мог не опасаться посеять их где-нибудь по пьяни. Конечно, риск утраты паспорта по-прежнему сохранялся, но огорчение вышло бы – вчетверо меньше. Согласитесь, это греет.

Барышня, принимавшая документы, была отменно любезна и даже принялась наставлять меня, как иногороднего, на предмет заполучения места в общежитии. Однако я решил быть принципиален. Да, я буду учиться за государственный счёт, но общежитие – это уже слишком. Пусть лучше сдадут мой номер какому-нибудь хачику с рынка и тем самым компенсируют расходы на моё образование. По-моему, это справедливо. Хотя, если уж совсем честно, я просто не представлял себе, как сумею ужиться в одной комнате с незнакомыми людьми, чтобы через неделю не пришлось кремировать в пепельнице их нашинкованные трупы. А это, согласитесь, занятие столь же муторное, сколь и малоэстетичное.

Счастливо затесавшись в число абитуриентов, я вышел на лестницу и закурил. Там стояла девица в деловом костюме и в огромных дымчатых очках. Я прикинул, что без этих очков она была бы совсем даже ничего. А без этого костюма – и того краше.

Бросив мимолётный взгляд вниз, я повернулся к ней в три четверти, чтобы не шокировать.

Сказывалась долгая поездка на «собаках»: у меня не было интима уже часов шестьдесят. Вообще никакого. Можно сказать, руки не доходили.

- Тоже на филфак? – полюбопытствовала девица, попыхивая тонкой и длинной, шоколадно-ментоловой палочкой More.

Меня малость смутило это её «тоже». Она мало походила на абитуриентку. Я бы дал ей, навскидку, курс четвёртый-пятый, такого порядка.

- А что так? Ребята нынче всё больше на эконом рвутся.

Я смерил её самым дружелюбным из своих взглядов и заверил:
- Я не рвусь. Я крепкий и очень эластичный.

Это была подстава, я ожидал ответки в насмешливо-похабном ключе, и притом имел в запасе контр-финт, который позволил бы форсировать сближение. Но девица оказалась выше того, чтобы играть такие детские подставы. Лишь усмехнулась и повторила вопрос:
- Так почему всё-таки на филфак?

Я решил включить режим «честного и вежливого хама». Собственно, для меня это естественное состояние, и некоторым девицам это нравится. Нет, не всем, конечно, – ну да и я не перед всеми хвост распушаю. Эта же – была явно умна и цинична. Как раз – что надо.

Я вздохнул и, раскинув руки, поведал с самой простодушной из моих улыбок:
- Ну как? Барышни поступают на филфак, чтобы выбрать достойного спутника жизни. А парни – из рыцарских побуждений, чтобы получше обеспечить этот выбор. Я имею в виду, как процесс… Длительный… Неоднократный… Обстоятельный…

- Как процесс? Иными словами, вы поступаете на филфак, чтобы всех перетрахать?

Я скромно потупился:
- Ну уж, всех… Хотя, - я воодушевился, - признаюсь, я в каком-то роде меломан!

- Меломан? – она ожидаемо нахмурилась.

- Да, меломан и коллекционер. Собираю песни, особые песни. Лишь те, что исторгает в упоенье грудь, усладе лона вторя… Огюст де Лазар… И стона нет того милей, когда сплелись в нём страсть и нежность, сплетенью тел нагих подобно…

У меня был типичный спермотоксикоз мозга – и меня понесло во все тяжкие. Я ворковал очень спорым, вкрадчивым, «глубокомускусным» речитативом, не давая опомниться и взбираясь своими похотливыми пальцами всё выше по её руке (кисти я коснулся в самом начале этой проповеди разврата, и она не отдёрнулась…).

- Серьёзно… честно… свой долг я не сочту исполненным, покуда стон истомный из глубин не извлеку… имея и сноровку, и орудье… способное той глубины достичь и трепет жаркой магмы всколыхнуть…

Я шептал ей почти на ушко, уже вовсю поглаживая тыльную сторону шейки, когда вдруг скрипнула дверь из коридора, на площадку выскочила какая-то соплячка, тоже симпатичная, но совершенно невоспитанная, и всё обломила.

- Ма! Ну я сдала документы!

Да, это ужасный моветон - вот так врываться на лестницу, не подумав даже: вдруг там кто-то уже занимается петтингом?
Хоть я и сразу отстранился, но не сразу понял, что «ма» - адресовано моей почти что соблазнённой пассии.
Гхм. Да, пожалуй, ей было лет тридцать пять, не меньше. Но сохранилась она – очень даже пристойно. Более чем.

Так вышло, что эта бесцеремонная соплячка очутилась потом в моей группе. И однажды поведала: «Слушай, помнишь, когда документы сдавали – ты с матушкой моей курил? Знаешь, когда ты ушёл, она мне сказала: «Обрати внимание на этого молодого человека». А я такая: «Зачем?» А она: «Затем, что если вдруг увижу тебя с ним – убью!»

Я уточнил:
«А кого?»

Одногрупница закивала, энергично, с усмешкой:
«Вот и я такая: «Кого убьешь-то? Меня или его?» А матушка такая, с чувством: «СЕБЯ!»

Но она шутила. Потом я как-то даже в гости к ним наведывался – и ничего, все живы остались.

Говоря, что документы в кармане джинсовки составляли всё моё богатство на тот момент – я немножко лукавил. Как и в том, что собирался устроиться в Москве совсем уж без денег. Нет, корите меня за малодушное нарушение чистоты эксперимента, но я всё-таки прихватил из секретера свою заветную стобаксовку. И как раз сейчас – настало время её употребить.

Я проехал от Универа ещё две станции в сторону, противоположную цивилизации. До конечной, что называлась незамысловато и географически точно: «Юго-Западная». Вышел, побродил по окрестностям, выискивая домишки похуже и внимательно изучая объявления, где бы ни были они расклеены. Тогда, напомню, Интернета в России, считай, не водилось вовсе, а газеты с частными объявлениями – только входили в моду. Посему я решил, что самые простые и непритязательные люди – довольствуются листком на столбе, с отрывными телефонами. А мне как раз и нужно было, чтобы – непритязательные. И чем проще – тем лучше.

Моё внимание привлёк грязно-серый клочок, где от руки было размашисто накарябано: «Сдаю комнату. О цене договоримся».
Объявление почему-то очень тронуло меня – и этот корявый почерк, и эта подкупающая «человечинка». Заметьте: не сухое и казённое «цена договорная», как написал бы какой-нибудь жлоб, а – «договоримся». Что ж, оптимизм – штука заразительная и я, отыскав таксофон, позвонил.

Мужской голос, немного сипловатый и робкий, спросил с некой настороженной тоской:
- А вы действительно собираетесь жить?

- Наверное, - ответил я. – Во всяком случае, суицид в мои ближайшие планы не входит.

Собеседник рассмеялся, с явным облегчением.

То было типичное логово русского городского интеллигента, посвятившего последние свои годы изысканиям в области серпентологии. Конкретно – препарированию зелёного змия изнутри, из его утробы.

Хозяина той «двушки» звали Родион, и он, будучи где-то втрое старше меня, сразу предложил перейти на «ты».
Каков он был внешне? Знаете, если б писатель Лимонов был актёром, я бы сказал, что Родиона играл писатель Лимонов.
Каков он был в душе? Не рискуя приписать себе чрезмерную проницательность по части «чужих потёмок», я бы сказал, что он был самым внутренним из всех «внутренних эмигрантов», которых мне довелось повидать. Как гражданин, он эмигрировал внутрь себя самого и чувствовал себя там вполне комфортно.

Будучи непримиримым и вечным диссидентом, он во всём хранил высочайшую идейность. Он и пил-то не по слабости душевной, но исключительно из идейных соображений.

При Советской власти – он пил против Советской власти. «А вот хер они получат из меня «строителя коммунизма», суки!»
Когда Советская власть кончилась – он пил за её упокой и за здоровье Чубайса. В смысле, чтобы оно поскорее иссякло. Хотя, надо заметить, отношение Родиона к Главному Приватизатору было смешанным и нетривиальным. Завидев знакомую рыжую чёлку в телевизоре, Родион разражался «тостом»:
«Вот ведь сука! Не, ты подумай: это ж глыба, это ж какой матерый человечище! Ведь чтоб всю страну просрать – её ж надо сначала сожрать? Логично? Ненавижу! Слушай, я его, суку, честно уважаю, гандона!»

В пересказе – Родионовы филиппики смотрятся бледненько и безмерно далёки от пафоса и риторической красоты оригинала. На самом деле, их стоило записывать на диктофон, но у меня тогда не водилось ничего подобного.

В целом, то был абсолютно безбашенный и весьма колоритный персонаж.

Когда я впервые ступил в ту захламлённую обитель, Родион, ещё раньше своего предложения перейти на «ты», полюбопытствовал:
- Простите, а вы в розыске?

- Ну, от армии уклоняетесь?

Вопрос его немного смутил меня. Признаться, об армии я вообще тогда не думал. Потому что знал совершенно точно: поступлю я в Универ, не поступлю – но в казарму не пойду однозначно. Хотя бы – из уважения и сочувствия к родной армии, чтобы не создавать ей лишних проблем. Вроде там, свёрнутых шей и сломанных кадыков тех, кто рискнёт чего-то мне приказывать. И я примерно представляю, что сейчас подумали люди служившие – что таких «борзых» там в первую очередь и обламывают – но, знаете… давайте удовлетворимся тем, что некоторые гипотезы уже нельзя проверить эмпирически, а потому каждый волен оставаться при своём мнении.

Оценив с первого взгляда «милитаризм» Родиона, я ответил:
- Можно сказать, и уклоняюсь. В вуз поступаю.

- Это хорошо! – обрадовался Родион. – Потому как – нех им, сукам, служить! Я б их вообще всех перевешал. Вот содрал бы лампасы – да них и перевешал. И – по танку на каждое яйцо. Семьдесят пять в месяц.

Последнюю фразу он выпалил без какой-либо паузы, потому я не сразу уразумел, что это – плата за постой. Да, определённо, в тот день я притормаживал. Сообразив же – выдвинул альтернативное предложение:

- А что, если так? Я плачу за два месяца, плачу вперёд и плачу баксами. Но – одной бумажкой. Вот этой.
И я предъявил своё главное материальное сокровище.

Родион насупился:
- Это получается всего полтинник в месяц?

- Зато сразу за два. Впрочем, - я медленно, садистски медленно поднёс стобаксовку к карману, будто норовя спрятать обратно, - впрочем, я могу пойти разменять… - и оттопырил мизинцем карман…

Родион, мучительно порефлексировав щетинистыми щеками, наконец махнул рукой:
- Идёт!
И тотчас осведомился:
- А баб водить будешь? Кстати, перейдём на «ты», что ли?… Так будешь водить-то?

Я подумал:
«Он что, ждёт от меня сутенёрской благотворительности? Нет, пожалуй, мой шарм не настолько могуч…»

- Если будешь, то знай! – известил Родион. – Твои – это твои, а мои – это мои. Не перепутай!

Тогда я лишь внутренне усмехнулся, но после с удивлением обнаружил, что этот потешный, вечно небритый престарелый алконавт, мягко говоря, не обделён вниманием прекрасного пола. Фемины ходили к нему косяками, и то были не какие-то синюшные задрыги, а вполне такие светские дамочки.

Секрет заключался в том, что по профессии Родион был врачом эндокринологом. Он давно нигде не работал, но давал консультации на дому. И со многими пациентками – заводил более чем дружеские отношения. Вообще же, потом я не раз убеждался в том, что вкусы женщин бывают столь же порочны, сколь и неисповедимы. Спору нет, рослые спортивные блондины со стальными глазами имеют мало шансов зачахнуть в этом мире без дамского внимания; но вот и иные тощие, сутулые старпёры-пьянчуги, оказывается, бывают теми ещё ловеласами.

В ближайшие две недели Родион, во всех прочих вопросах вполне деликатный, ворчливо выговаривал мне: «Тёма, почему ты не водишь сюда девок? Если тебя смущает разбитый паркет в прихожей – так давай выкрутим лампочку!»

Меня это порядком доставало, такая забота о моём «облико аморале», покуда Родион, как-то надравшись хмельнее обычного, не раскрыл мотивы своего нескромного интереса.

«Я прожил с этой курвой двадцать три года, ровно столько, сколько Николай Последний сидел на троне, покуда коммуняки не расщепили трон в труху. Да, двадцать три года - и ни разу, истинно ни разу не грешил я на стороне! А эта лярва. она. да она хуже коммуняк! И вот я хочу, чтобы ты, пока молодой. чтобы ты их всех. всё их эстрогеново племя. по самый тестостерон!»

Да, он действительно был женат. И, наверное, был верным мужем. С чего бы мне ставить его слова под сомнение? С того ли только, что его коврик в прихожей и дня не тоскует без туфелек на шпильках? Так ведь это уже после ухода жены! Избывает горечь обиды, можно сказать. Ну и мстит «ихнему эстрогенову племени», конечно.

Войдя в сочувствие, я заверил безутешного влюблённого в том, что уже давно и в полной мере творю возмездие над этими порочными сиренами и фуриями, а для усугубления кары - вершу её в их же обителях, тем самым нанося ущерб и супостатской мебели.

Родион остался доволен и отвязался от меня. Вообще, несмотря на темперамент, он был совершенно бесконфликтным существом и вполне удобным «лендлордом». Как и я – был сознательным арендатором.

«Вписавшись», я первым делом принял душ. Как-никак – почти двое суток на колёсах.

На удивление, сантехническая оснастка Родионовой берлоги оказалась новой и опрятной. Это, определённо, порадовало. Наконец-то я мог расслабиться под сенью струй.

Припомнив эпизод с той мамашей на лестнице, я подумал, что ещё немного целомудрия – и я начну клеиться к пенсионеркам. И принял меры.

После душа я решил немного прошвырнуться по городу и поискать каких-нибудь денег. Ибо теперь – я был крейсером не просто на мели, но – загорающим на боку посреди Аральского моря. Полный голяк. Пара зелёненьких прозрачных жетонов московского метро, пара сигарет в пачке «Винстона» – и всё.

Глава Четвёртая
Москва – Город Чудес

Это четвёртая глава автобиографической повести «Дао отморозка до айсберга».
Кому интересны первые три – кликните на моё курсивное имя вверху, и увидите там, на странице, в соответствующей папке.
Иначе – вот краткое содержание:
«Герой припёрся поступать в Москву на филфак МГУ и совершенно обнищал, даже не успев заделаться студентом».

Я брёл по улице, раздираемый двумя противоречивыми чувствами. Первым было - никотиновый голод, вторым – сыновний долг.

«Достаточно ли я сволочь, - думалось мне, - чтоб употребить последнюю мелочь на приобретение пачки сигарет, а не на звонок в Питер?»

Решив, что я по-любому сверхдостаточная сволочь, – зарулил в отделение связи. Напомню, шёл 93-й год, мобильники в ту пору имели габариты и вес силикатного кирпича, в карманы обнищалых недостудентов – не помещались категорически.

Подумав, позвонил бывшей однокласснице.

«Здравствуйте. Лена дома?»

«Да… Артём? А вы где сейчас? Почему по межгороду?»

Прикусив губу – отвечаю:
«Потому что я в другом городе. Так вы не могли бы Лену позвать?»

Пауза.
Пауза.
Блин! Разъединят же…
Пауза.
Наконец –
«Тём, а ты где? Тут твои звонили, и…»

Перебиваю, не вполне учтиво:
«Передай им, что у меня всё в порядке, вписка есть, жрачка есть, документы сдал, скоро поступаю. А откуда звонил – не говори».

«Да я…» - бип-бип-бип.

Ну вот и пообщались…
Что ж, Ленка – барышня ответственная. Прифигеть-то прифигеет с этой моей конспирации – но весточку передаст.
К чему такая конспирация? К тому, что этот мир слишком тесен, и того теснее – небосвод, где сияют светила отечественного «словолюбства». Они ж все того – лучиками-то переплетаются. И кто даст гарантию, что мой Oldman не протрёт свой дальнозоркий шар-палантир да не законнектится с местной Галадриэлью Глаголов? «Дорогая М. Л., тут мой – не знаю, каким словом он обозначит мою блудную персону – в ваши края, кажется, намылился, так вы уж…» Это ж реально мафия! И пусть я параноик – но пока лучше бате не знать, что я в Москве.

«Хочется курить, но не осталось папирос», - пел Майк Науменко в моём мысленном плеере.
Что очень дурно с его стороны – он повторял раз за разом эту свою горькую жалобу. Заклинило. «Дорогой друг! Хочешь, я расскажу тебе сказку… грустную…»

Цигарку можно было б, конечно, и стрельнуть у прохожих. Благо, не один я в Москве, а ещё восемь миллионов рядом отираются, и не меньше половины – курящие. И ничего, право, нет зазорного в том, чтобы стрельнуть одну маленькую сигаретку. Все так делают. Сколько раз у меня у самого стреляли. Совершенно незнакомые люди. И если вежливо обращались – я никогда не отказывал. Почему бы одному благородному дону не выручить другого благородного дона? В такой-то малости.

Правда, если обращались нахраписто – я демонстративно затягивался и отвечал «не курю»… Но это если нахраписто, по-хамски. Однако ж, сам-то я – парень культурный и дипломатичный? Так что мне стоит улыбнуться, обратиться? «Простите великодушно…» Или «великодушно» - перебор со старосветской учтивостью? Слишком заискивающе? Чёрт, как же они сигареты-то у меня просили, чтоб я давал? «Братиш, сигареткой не угостишь?» Чего-то вроде. Стихи, блин.

Кому-то, наверное, покажется, что я кокетничаю со своими «дворянскими» заскоками. Но я правда вот, дожив до семнадцати лет, ни разу не стрелял сигареты у незнакомых людей. Курить начал в пятнадцать – и тогда уже, в общем-то, водились у меня деньги на оплату своих пороков. И пачка в кармане всегда топырилась. Если ж кончалась – то в более или менее знакомой компании, где церемонии не в ходу. Но вот на улице?

Это было неутешительное сознание, поскольку я привык считать себя парнем довольно-таки решительным и коммуникабельным, когда надо, но – следует признать очевидное: я позорно колебался в таком пустяшном деле, как папиросная стрельба у прохожих. То есть, может, в родном Питере и не колебался бы, но эти жлобские москвичи… А ну как пошлёт, будто собачонку-побирушку? Скажет чего обидное? И что тогда? В рыло ему сунуть и с тушки сигареты снять, в порядке моральной компенсации?

«Гхм! – думал я. – Вот что удивительно, если не сказать – «феноменально». Сколько себя помню, я, будучи личностью интеллигентной, высокодуховной и даже рафинированной, неизменно питал глубокую, истинную и даже истовую антипатию к модус вивенди и… эээ…. «модус мыслинди» тех кругов молодёжи, что именуются, dans les milieux populaires, «гопниками». Промысел их представлялся мне столь же неблагородным, вульгарным, сколь низки и манеры, присущие им. И в той моей экзистенциальной нелюбви к означенным уличным racaille-et-chacals нет ничего странного, и тем загадочней возникший ныне вопрос… КОЙ ЖЕ БОЛТ МЕНЯ ТАК И ТЯНЕТ КОГО-НИБУДЬ ОБУТЬ?!»

Да, не стану кривляться: это был актуальный вопрос. Ибо, хотя сигарету можно было стрельнуть, преодолев дурацкие комплексы, но это не решало всех моих проблем. Говоря без вычурности, я не жрал со вчерашнего вечера, а было уж два часа пополудни, и под ложечкой – сосало пылесосом «Самсунг»…

«Надо срочно намыть где-нибудь денег! – думал я. – И какие варианты? Что я умею? Могу копать, могу не копать… могу электрическими пёсиками торговать… могу книжки переводить… могу морду набить… Или – попробовать альфонсизм? Склеить какую-нибудь мажорку? А что: душ я принял, носки-трусы свежие… Много ль ещё надо для любви большой, чистой и взаимовыгодной?»

Я огляделся. К своему немалому удивлению – обнаружил прямо перед собой рослого каменного мужчину в свободном, как мятущийся дух, костюме. Он стоял на постаменте горделиво, чуть откинувшись назад, и явно собирался достать нечто важное из широких штанин.

«Здрасьте, Владимир Владимирович…» - пробормотал я и остановился в озадаченности.

Гхм! Это что же получается? Я – на Маяковке? Вот так, за своими раздумьями, не приходя, можно сказать, в сознание, я сел на метро, проехал пол-Москвы, перешёл на Театральной с красной на зелёную ветку, и вот – я на Маяковке? Чего только не бывает с послетравья, голодухи да «бескурья»! Чисто – Иванушка Бездомный в погоне за «консультантом». Вот только я-то за кем гонюсь? И куда, спрашивается, меня ноги несут?

Постояв чуток в нерешительности, пялясь на свои кроссовки, я разгадал их намерение: определённо, они несли меня на «БисА». То бишь – к Булкаговскому дому, некогда 302-бис, к той самой «нехорошей» квартирке. Да, тут и случайная аллюзия – в тему. Ибо в этом мире ничего не бывает случайно…

«На Бисах, - думалось мне, когда я шагал мимо сада Аквариум, - всегда кто-нибудь тусуется. В основном – публика прихипованная, «системная», но на сей раз там обязательно будет один из вариантов моего босяцкого счастья. Либо мажорка на предмет «соблазнить», либо гопники на предмет «обуть». Второе – даже предпочтительней. Да, я никогда не опущусь до БАНАЛЬНОГО гоп-стопа… в ближайшие пару часов – точно нет… но развести и «загопстопить» гопников – это совсем другое. Это будет честная экспроприация. Конечно, всё, что ни есть у гопников – суть плоды грабежа. Но я-то буду добросовестным приобретателем. И, кстати, мне пофиг, какую музыку они слушают, и какие маечки носят. Да, я – не гопник. Определённо…»

Ноги донесли меня до заветной узенькой арки и завернули туда. Вот и дворик, милый дворик. Да, после питерских «колодцев» любой московский дворик покажется милым и приветливым. Ржавые тарантайки без колёс? Почёт заслуженным ветеранам автопрома! Переполненный мусорный короб? Как похвально, что местные жители выбрасывают мусор не абы куда, а в короб! Культура, блин!

Ну и довольно лирики: я ведь по делу пришёл. Итак, собственно булгаковский подъезд – в глубине. А тут у нас… Я скосил взгляд налево… О! «Счастье есть, его не может не быть…» Нет, тогда ещё было далеко до времени, когда диджей Грув бросил в массы этот свой супер-оптимистический слоган, но я предвосхитил его и подумал именно так.

Оно, счастье, стояло в просторной и глубокой нише сразу за аркой, и было его, счастья, человек двенадцать. И очень такой характерной наружности: с кришнаитами и по обкурке не перепутаешь. «Как же мило с вашей стороны, ребятишки, что не заставили меня искать вас где-нибудь в Подольске, Одинцово, Желдоре, а взяли – и сами приехали в Москву, на Садовое…»

Да, их было с дюжину, такого порядка. Впрочем, не уверен: я ж обувать их пришёл, а не считать? И, по правде, тогда, по «бескурью», мне было решительно пофиг, сколько их. «Вырубить альфа-бабуина – вот этого, остальные – моментом нишкнут, плесень!»

Они смотрели на меня с интересом, в котором, впрочем, не было ничего хищного. «Чуют, что ли, что я пустой, совсем пустой?»

Подступив к ним, я осклабился и галантно попросил:
- Пацаны! Закурить е?

Вот тут – никаких проблем со стрелянием «чипиросин». Тут я был в своей тарелке. Подумал: «Очень хотелось бы услышать возражение: «Это кто тебе тут пацаны?» Отзыв: «Ну дык звиняйте, девчонки!» И понеслась…»

Но нет – мне протянули раскрытую пачку «Космоса».
«Вот ещё новости! Что это с гопниками сталось? Куда мир катится?»

И я скривился, с невыносимой надменностью:
- «Совок» не курю!

Облом: персонаж, идентифицированный мною как «альфа-бабуин», извлёк из кармана треников пачку «Мальборо».

Я принял сигарету и поинтересовался с уже почти затухшей надеждой:
- А пачкой угостишь?

Он с улыбкой раскинул руки:
- Да какой базар между ворами?

«Нет, можно, конечно, было пристебаться с понтом «Кто тебе тут вор?» - уныло думал я, направляясь от их компании к булкаговскому подъезду, с презентованным «Мальборо» в джинсовке. – Но вообще как-то западло докапываться до таких миролюбивых и сознательных гопников. Да, это полное фиаско. Следует смотреть правде в глаза, Тёма: уличный грабитель из тебя никакой…»

Честно сказать, я до сих пор не вполне понимаю, с чего вдруг те ребята были столь любезны и терпеливы. Я был в джинсовке, а потому было бы излишним тщеславием объяснять их миролюбие видом моей мускулатуры. Да и ничего эпического в ней, по хорошему счёту: сорок четыре где-то бицепсы тогда были, не больше.

Что ж, возможно, мне впрямь довелось наткнуться на компанию кришнаитов. Только очень латентных. Но что вернее – то были «депешисты» с Маяковки, которых я ошибочно принял за гопников. Они, поклонники Depeche Mode, тоже обычно бывали коротко стриженными, и одевались «цивильно-функционально», во всякое спортивное и вроде того, но публика – в целом приличная. Тогда я просто не очень силён был в московских реалиях.

«Ладно! – думал я, по мере того, как лёгкие мои наполнялись дымом, а натура – привычным благодушием. – Как бы то ни было, курить уже есть. Жизнь налаживается…»

Я сам не знаю, зачем зашёл в подъезд. Большинство моих действий в тот день отличались… дабы не употреблять слово «безмозглость» - скажем так: они отличались «спонтанностью». И вот я не знал, зачем зашёл в подъезд. Не знал – покуда не бросил взгляд на ступеньки, ведущие в подвал. «Ой, какие интересные бумажки!»

«Так вот зачем зашёл я в этот подъезд!» – подумал я, пряча в карман две подобранные пятикатки. Что ж, это фатум. Друзья к тому времени уж давно привыкли к моей манере обнаруживать деньги в самых необычных местах, но в самый подходящий момент. И когда, бывало, в разгар школьной попойки у нас кончались финансы, они на полном серьёзе предлагали: «Так! Железнова на поводок – и шукать!» И я неизменно оправдывал доверие. Они же, «догоняясь», рассуждали не без зависти, чтОя больше: глазастый - или везучий?

Но в действительности – я просто такой, какой есть…

Я возвратился к Маяковке, свернул на Тверскую и дошёл до Пушкинской. Поклонился бронзовому Александру Сергеичу, передал привет от Владимира Владимировича – и забурился в Макдональдс.

Как я отношусь к Макдональдсу? Признаюсь честно, где-то в конце восьмидесятых я его почти что ненавидел. Слушал излияния манерных мокрощёлок-одноклассниц, с предыханиями почти что оргастическими, – и ненавидел. «Ездили в Ма-аскву и были в Ма-акдональдсе… Два часа в очереди – но это ба-ажественно!»

Зло думал: «Хер там божественного? Булочки с котлетами. Стоять за ними в очереди два часа? Я тоже бывал в Ма-аскве, но что меня в последнюю очередь там интересовало – так это банальная американская забегаловка, где подают булочки с котлетами. Тем более – если за ними нужно стоять два часа на улице. Да пошли они!»

А в середине девяностых те же барышни с теми же предыханиями вещали: «Вот мы тут отвисали в Тита-анике – было реально круто. А вот у Светки бойфренд – так он её как-то в этот самый… в Макдональдс затащил. Не, ну ты прикинь? Вот в эту лоховскую жральню…»

Я улыбался, а про себя думал: «Милая моя овечка! Вот соорудить бы сугубо такую совковую рыгаловку, где подают позавчерашние разогретые пельмени да чебуреки с начинкой из ужасов ветеринарной энциклопедии. И втереть тебе – что это усраться как круто. Так ведь побежишь туда, копытцами искры высекая. И потом будешь блеять на всех углах, как это реально нипадецки круто…»

Впрочем, та же идея, кажется, мелькнула у Минаева, в «Духless».

Ну и что сказать? Сам я – чертовски неприхотлив в еде. Нет, у меня всё в порядке со вкусовыми рецепторами. И я могу отличить свежего запечённого лосося от разогретого в микроволновке (не буду называть тот пафосный московский кабак, где попытались усомниться в этой моей способности… с не очень хорошими для них последствиями). И по уверению всех моих жён (двух; поочерёдно замужних за мной) – сам я неплохо готовлю. Но при этом – действительно неприхотлив. К еде отношусь как к биотопливу. Только б в рот лезло и только б мне гарантировали, что жрачка – не отрава.

И вот Макдональдс – он предлагает, кроме шуток, приличную и надёжную жрачку. А к тому времени, к девяносто третьему – он превратился в то, чем и полагался изначально. В приемлемую, достойную и доступную закусочную, не претендующую на пиетет и не создающую полукилометровых змеевитых очередей у своих врат. Соответственно, я часто пользовался Макдональдсом в девяностые – и сейчас порой не брезгую, особенно на трассе. Хотя понимаю, что у Бокюза хавка вкусней и изысканней. Но – Бокюз далеко, и если летать во Францию всякий раз, когда хочется жрать, – когда-нибудь сдохнешь в самолёте от старости… И в некрологе напишут: «Всю свою жизнь он посвятил стремлению к гастрономически прекрасному». И это очень здорово, но самое здоровое – что это будет написано не про меня…

Исполнившись сытой неги, я решил вернуться на «Спортивную». И прошвырнуться по Лужниковскому вещевому рынку. Что я хотел там купить? Ничего, разумеется. Тысяча рублей, да за вычетом пары бигмаков и колы – не та сумма, на которую можно купить что-либо вещественное. И вот это угнетало. Да, жизнь налаживается, я поднял на ровном месте пачку сигарет и немножко денюжек – но на сколько этого хватит?

И тут я вспомнил, что помимо «копать-не копать, переводить книжки и бить морду» - ещё умею разгружать фуры. А потому, значит, дорога на вещевой рынок, самый крупный в Москве. Ну и там – поспрошать, поискать…

Я праздно шатался по рядам, думая: «На самом деле, я просто вышел на разведку. Нет, сегодня я ничего разгружать не буду. Чего-то нега такая… аж истома… Просто – поглядеть, чо-как…»

- Э, парень! – меня ухватили за плечо. Смугловатая, волосистая лапа. Принадлежащая смугловатому, волосистому айзеру. Да, я уже тогда различал кавказские племена. И этот – был айзер. Да их там большинство было, строго говоря. Этот – торговал кожаными куртками.

- Э, парень! – повторил он. – Вот как раз твой размер есть! Кожа – реальный, как… шкура! Так на тебе сидеть будет – все ахнут реально!

«В Питере, кстати, у меня классная кожанка осталась…» - мимоходом подумал я. И, сам не зная, зачем, остановился. И даже попросил:

Он показал, растопырил куртку, раскинув руки, весь сияющий и знойный, как пожар на Бакинских нефтепромыслах.

- Ты хочешь сказать, что это натуральная кожа? – уточнил я.

«Господи, зачем мне это надо? Я ж по-любому ничего покупать не собираюсь…»

- Натуральная? Не веришь? – он возмутился. – Ты не веришь?

«Верю… всякому зверю…»

- Сколько? – спросил я, думая отмазаться непомерной ценой и уйти.

- Десять тысяч! – гордо выпалил кавказский негоциант.

Тут уж я скривился:
- Сикоку-сикоку?

Он тотчас обнаружил склонность к разумному конформизму:
- Нет, ну брать будешь – восемь отдам!

Я протянул руку, пощупал изделие. Нет, матерчатого шуршания, как у изнанки кожзама, не наблюдалось, но и кожаного скрипа – тоже.

- Ты точно уверен, что это натуральная кожа? – снова спросил я.

- Слушай, зачем обижаешь, а?

Видимо, он не совсем понял, что я собирался сделать. Ну да – не мои проблемы. У меня ж – как раз была запалённая сигарета меж пальцев…

«Пшшш!» - и на чёрном борту изделия тотчас вспупырилась язвочка от никотинового ожога.

Я усмехнулся, устало и укоризненно:
- Ты кого наебать хотел?

И, повернувшись, побрёл прочь, думая про себя: «Вот будь я большой и сильный – предъявил бы ему сейчас, за такую беззастенчивую дезинформацию, и отобрал бы его чмошный бизнес. Но я – маленький и слабый… Значит, разойдёмся мирно…»

Продавец, однако ж, держался иного мнения. И всё кричал:
- Э! Куда пошёл? Ты вещь испортил! А ну стой сюда!

Он распалился до того, что аж вкогтился в моё плечо, намертво. Столь энергично, что поскользнулся и упал, хлюпая расквашенным носом. Я глянул на свой локоть – крови не было – и пошёл дальше.

«Ну вот, сейчас меня в лоскуты и порежут…» - думал я, философично. Я был сыт, исполнен курева, благодушен – самое то, чтобы сдохнуть.

Однако ж – я благополучно дошёл до конца ряда, и лишь тогда мне преградили дорогу двое ребят. Один был коренастый лысоватый блондин, другой – долговязый сухопарый брюнет, но явно не кавказец.

- Братан! Разговор есть! – объявил высокий сухопарый.

Я смерил его взглядом: чёрт его знает, что за боец. Весьма вероятно – при волыне, но едва ли станет шмалять на рынке, средь народа. Лучше, впрочем, линии огня вообще не давать ему, сблизиться сразу же, по возможности….
Посмотрел на второго: вот это явно борец. В случае чего – будет пытаться пройти в ноги. Значит – рубить сверху, строго в стык шеи и ключицы. Ну и – таблом на колено принять, когда поведёт его…

- Обо что разговор? – я улыбнулся.

Долговязый неопределённо повёл головой:
- Да вот хотят с тобой тут потереть.

Борец дополнил:
-Да ты не ссы!

Что ж, мне не десять лет, чтобы с негодованием опровергать кощунственное предположение, будто я могу «зассать» в подобных обстоятельствах. Тем более – чего там опровергать очевидное? Нет, конечно, я слегка нервничал, шествуя с этим почётным эскортом меж рядов. Но при этом думал: «Да ладно! Распихать этих двух и дать дёру – это всегда успеется!»
На самом деле, сколь ни суицидально-благодушна была моя сытость – я не собирался вот совсем уж за здорово живёшь - дать порезать себя в лоскуты…

Мы прошли к вагончику, вроде строительной бытовки, вознесённому на стальных опорах на метр от земли, с железной лесенкой у двери. Я поднялся и вошёл.

Внутри был шум. Источником шума – был рослый мужчина в армейской камуфляжной куртке над гражданскими серыми брюками, выглаженными в стрелочку, и он вещал в рацию: «Нет, вот так! … Да, вот так. Нет, и никаких «или». Конец, бля, связи!»

Потом он отложил рацию и поворотил ко мне своё бывалое, мужественное лицо, украшенное типично боксёрским, неоднократно ломаным носом.

- Так! – сказал он веско и сурово. – Давай сразу проясним. Я – Коля Салехард. Меня так все здесь знают. А ты?

Замечу, он говорил с тем самым пресловутым, тогда лишь входившим в моду «отмороженным» акцентом, который впоследствии дал столько изюмистого хлеба пародистам и зрелищ – их публике. Вот те самые «увесисто-арктические» интонации, то самое «северяцкое» отвердение согласных, то самое «жлобское» проглатывание окончаний, и фонетика – чуть гундосая (в данном случае, возможно, сказывались и травмы носа).

Мне это показалось забавно, и дабы усугубить эту забавность, я представился своим полудетским погоняловом, в той же манере:
- Я – реально Тёма Крейсер!

Он нахмурился, «размышляя бровями». И уточнил:
- А ты вообще – с кем? Или как?

«С кем я? Вот же вопрос…»

И я ответил, за весомостью интонаций пряча легковесность своей фигуры:
- По рынку – я один гулял. Как, чисто, покупатель. И вот я немножко не понимаю, когда какой-то хач мне впаривает дермантин как кожу. И я спросил: «Я проверю?»

Мужик прервал меня, замахал рукой. Помотал головой. И молвил уже вполне по-человечески:
- Слушай, парень, ты ни с кем – и это понятно. Поэтому – не напрягайся! А что до зверька этого… гхм! – он хмыкнул. – Да это видели, как ты его отрубил!

Он помолчал, и вдруг, невесть откуда, извлёк ту самую псевдо-кожанку, запечатлевшую покус моей сигареты.

- Ну и как бы то ни было, - продолжал он, - вещь-то попорчена… Сколько бишь, зверёк этот, Ариф, с тебя слупил?

Обдумывая каждое слово, я ответил:
- Он сказал: «Куртка стоит десять штук».

Коля Салехард присвистнул. И уточнил:
- СКОЛЬКО? Нет, он реально это дерьмо за столько ставит? Ну… это мы разберёмся… Но! – он поднял палец. – Факта не отменяет. Ты попортил эту вещь – и должен её взять!

Я хотел было возразить – но очень скоро порадовался тому, что не стал торопиться с возражениями. Ибо Коля продолжил:
- Значит, лепень этот – ты возьмёшь. Раз уж попортил. Ну а что Ариф с тебя десять косых слупил – так это беспредел, без базара. Реально – оно три штуки стоит. Поэтому…

Тут он достал из кармана пачку денег и принялся отслюнявливать, приговаривая: «Значит, семь косых тебе сдачи…»

Я смотрел на это – и не верил своим глазам, сколь бы ни были они глазастыми и везучими. Нет, он вот так серьёзно собирается подарить мне куртку, пусть и не натуральной кожи, а вдовесок – семь тысяч рублей «сдачи» от денег, которые я не платил? Открыть ему, что ли, глаза на это недоразумение?
Ой, я порою бываю такой застенчивый, по части открытия глаз…

- Значит, вот! – сказал этот благодетельный кривоносый бандит, вручив мне деньги и куртку. – Пожелать «носи на здоровье» - такого не пожелаю. Ты ведь такую херню один хер носить не будешь. Я ведь людей, блин, - вижу!

Я скромно промолчал. Коля продолжал:
- Ну и ты, кстати, подумай! Один, сам себе крутой – это здорово. Сам таким был когда-то. Но реально – в этом мире надо с кем-то… кооперироваться. И вот что ты себе думаешь, в этом плане?

Вздохнув, я открылся:
- Да я вот думаю в вуз сейчас поступить. Студентом заделаться, с ****орией институтской кооперироваться.

Коля, казалось, необычайно воодушевился:
- Студентом? Да это реально! Это почётно! Слушай, я тоже был когда-то студентом. И – знание сила, ****ь-копать. Но и на «поебать», и на «покопать» - тоже маза. Тогда, вот, стройотряды студенческие были. А что? Бабла реально намывали! А сейчас? Думаешь, сгинули они, стройотряды? Да нихера. Но просто – строят нынче не «ЧТО», а – «КОГО». Усекаешь?

Он подмигнул. Я усмехнулся в ответ, давая понять, что – усекаю.
Мы распрощались в высшей мере дружески. Но на самом деле – немножко не входило в мои тогдашние планы заделаться «быком» в рыночной «бригаде». Да, те ребята имели «место под Солнцевом», и возможен был какой-то рост в рамках той мега-мафии – но меня это мало прельщало. Не потому, что я такой уж был законопослушный – ещё чего! А потому что…

«А, лень анализировать, - подумал я, вернувшись на свою, то бишь Родионову, квартиру. – Сейчас вся озабочка – поступить! Это – дело понта. Который, как известно, дороже денег…»

Поджаренную фальшивую кожанку – я подарил Родиону. Она была безбожно велика ему, он тонул в ней, как кузнечик в нефтяной луже, но – за домашний халат в зимнюю пору могла сканать.

Сам же, часа два поимев подушку головой, вечером вышел на улицу с одной лишь суеверной мыслью: «Слишком всё как-то фартит мне! Может, я попал в счастливую волну – но кто знает, когда низвергнут буду с гребня её? Нет, ради равновесия – нужно сейчас разбавить свой фарт непрухой!»

И я обратился к первой подвернувшейся барышне. Она была в очках, вида строгого, неприступного.
И я спросил её:
«Барышня? А вот если б прямо на улице какой-то хам вздумал бы свесть с Вами знакомство? Куда б вы его послали?»

Она остановилась, поправила свои тонированные очки, оглядела меня пристально и ответила:
- Нууу… смотря какой хам…

- Вот и правильно! – категорически мотнул я головой. – Вот именно нахуй – мне сейчас и ступать!

И я прошвырнулся по Москве, думая: «Не, Тём! Вот в эти дни перед поступлением – никаких романов с девицами, никаких романов на перевод! Денег на ближайшую жизнь – тебе уже хватит…»

Глава Пятая
Самая Эротическая

Это пятая глава автобиографической повести «Дао Отморозка до Айсберга».
Предыдущие – на моей странице в соответствующей папке.

Краткое содержание… Герой припёрся в Москву из Питера, чтобы её поиметь, начиная с филфака Универа. Согласен, нынче это неоригинально. Нынче – кто уж только не сподобился перебраться из Питера в Москву с намерением чего-то здесь поиметь. Но – я сделал это раньше. Время действия – 93-й.

Настоящая глава - повествует о злостном интроитусе в Alma Mater и жёстком сексе разного рода: как с девицами, так и с печатной машинкой. Я хотел отразить это в названии, но движок Прозы.ру почему-то заменил весь заголовок на "***".
Сначала я подумал, что ему не понравилось слово "фрикции". И поспешил покрутить пальцем у виска, от такого ханжества за гранью разума. Но - поспешил. Проверил: сами по себе фривольные словечки в названии проходят. А что рубятся в некоторых сочетаниях - тому, причины, видимо технические.
Ну да ладно: это обо мне, вообще-то, повесть, а не о причудах прозы.ру :-)

Гладиатор, сумевший зарезать льва, едва ли рискует быть растерзанным тремя домашними кисками, даже если их выпустить на него разом. Автомобилист, осиливший Таганскую площадь, не ведает помех на транспортных артериях Урюпинска. Абитуриент же, сдавший письменный экзамен по русскому языку и литературе хотя бы на четыре, – может считать себя уже зачисленным.

Да, сколько сведущ, на всех гуманитарных факультетах Универа сочинение – первый экзамен. Он же – основной, «критический». Самое коварное и жёсткое сито, сразу обламывающее три четверти соискателей. Пятёрок тут – бывает ничтожно мало. До какой-нибудь ерунды, до помарки, похожей на лишнюю запятую, – докопаются обязательно. На пять я не рассчитывал. Но и тройки не желал. Хотя с тройкой – ещё можно потрепыхаться. Есть шанс натянуть 18 общих баллов, блеснув на остатних экзаменах. Это выше проходного за прошлый год. Но четыре за сочинение – это не просто на балл больше тройки. Это – уже практически гарантия. Тех, кто получил хотя бы четыре за писанину, – валить не будут. Потому как – «перспективные» (нет, отшить-то можно кого угодно, дело техники… однако ж, кем-то ведь и поток надо комплектовать?)

И вот, любуясь своей умеренно триумфальной четверкой в таблице на стенде, я думал с мрачно-горделивой иронией: «Поздравляемся, Тёма! Ты – счастливый сперматозоид, теперь уж имеющий все шансы на встречу с яйцеклеткой высшего филологического образования».

Помнится, я выбрал тему «Живой дух в «Мёртвых душах» Н.В.Гоголя». Прочие – были сформулированы совсем уж кондово, «пыльно-школьно». А тут – хоть какая-то претензия на оригинальность и поле для разгула фантазии. Правда, памятуя батины наставления, я себя сдерживал. «Избегай пышных тропов и долгих, навороченных периодов. Ими – ты несомненно задолбаешь того усталого мудака-аспиранта, которому остоебенило проверять всю эту стоеросовую тряхомудию. А задолбавшись, он пристебётся просто из вредности. И доказывай потом, что не дромадер, а, ****ь, гений!»

Что ж, мой oldman – мужик компетентный в данных вопросах. «Профессор, етить» (©). Он-то знает свою братву, филологическую. Поэтому я впитал его мудрость – и сам не мудрил в сочинении. Кое-как изложил навязшее в зубах хрестоматийное откровение, мол, самые живые в «Мёртвых душах» - это собственно мёртвые души, почившие и пропащие крепостные из списка, чьи биографии домысливает Чичиков. Ну и дополнил рассуждениями того рода, что ещё живее – живейший гоголевский язык, такой живой, что умри всё живое… «птица-тройка» и бла-бла-бла… в общем, намёл там правильной пурги, не образуя избыточно пышных сугробов… и вот – заслуженный результат.

Четыре – это нормально. Если б мне девица какая сказала «Ты отработал на крепкую четверку» - я бы немножко расстроился. Но тут – всего лишь писанина, «заказная» и достаточно убогая, к вящему удовлетворению сторон.

Прочие экзамены, по преодолении критической плевы сочинения, и впрямь прошли легко и приятно, как по смазке. Единственное, что омрачало моё житьё в те дни, – дефицит партнёрского секса: нельзя было отвлекаться. И в силу неизбежной сублимации безутешного либидо – отношения с Универом виделись мне в несколько эротическом свете. Но и сами экзаменаторы были не без этого, не без «сублимации».

Запомнился курьёз на отечественной истории. Парнишка отвечал по билету про Октябрьское вооружённое восстание семнадцатого года (тогда – формулировали уже так, безо всяких «Великих» и «Социалистических»). И надо сказать, парень являл довольно-таки своеобразное видение предмета. Чем-то оно было похоже на выступление комического двоечника в «Доживём до понедельника»: «Лично я считаю, что России ваще на царей не везло. Ну, это моё такое мнение».
Нечто вроде. «Собсна, - вещал абитуриент, - Ленин с Троцким ваще к революции отношения почти не имели. Собсна, дело как было? Заходят матросы в Смольный и говорят: «Лев Давыдович, мы тут Зимний взяли». А Троцкий, сонный такой, заявляет им: «Тише, товарищи! Вождя разбудите!»

Тут экзаменатор, сам довольно молодой и весёлый субъект, не выдержал и уточнил: «Простите, а что - Ленин с Троцким вместе спали?»

К слову, тот «комик» получил за историю тройку – и прошёл. Я был рад за него, но и немного досадовал: нафиг, спрашивается, было заучивать поименно всех членов Совнаркома и всех делегатов Первого съезда РСДРП? Чтобы получить на два балла больше и оказаться на одном курсе с ребятами, которые вовсе без понятия, что такое Совнарком и РСДРП? Впрочем, тот «умник», чего не отнять, имел хороший заряд личного обаяния и вообще оказался душевным парнем. Нынче – работает редактором научно-популярного отдела в весьма солидном издательстве.

Всего, на четырёх экзаменах, я набрал 19 баллов. Соответственно, мог бы и не заявляться в Универ вплоть до первого сентября. Но – заявился. Чтобы потешить своё тщеславие видом моей фамилии в списке счастливчиков.

И вот я стоял перед стендом, тешил тщеславие, упивался успехом, дрочил гордыню, и всё такое, – как случился сюрприз…

Он, сюрприз, тронул меня сзади за плечо, я обернулся – и слегка вздрогнул.

Здесь, вероятно, стоит поведать историю предшествующих событий, свидетелем коих я не был, но знаю с чужих слов.

Где-то за час до начала моего сеанса самолюбования перед стендом в деканат заявился не совсем академического облика мужчина. Был он в чёрных джинсах, в криминально-добротной кожанке, на щеках имел маргинально-стильную трёхдневную щетину, а на носу – минусовые «хамелеоны» изрядно пижонского вида. Более всего он походил на гангстера-маньяка-интеллектуала, киношного, нестрашного. Поэтому девчушка-секретарь, студентка-пятикурсница, не испугалась. Но лишь улыбнулась и спросила:

«Да мне б узнать токма. Про ребёночка маво, кровинушку рОдную. Поступил он, чи где?»

Девушка нахмурилась:
«Вообще-то, скоро списки вывесят. Но…»

Посмотрела – подтвердила:
«Да, есть. Железнов Артём Викторович».

Порадовавшись чужому родительскому счастью, эта милая барышня совершенно раскрепостилась и пустилась в рассуждения о диковинности совпадений:
«А вы, значит, Виктор Железнов? Знаете, это очень даже символично, что ваш сын поступил. Потому что у вас очень такое «филологическое» имя. Прямо, как автор учебника по…»

Тут в кабинет вошёл замдекана:
«Витя? Какими судьбами?»

И вот, после крепких научно-мафиозных объятий, после конфузливого фырканья секретарши, после церемониального чаепития в деканате, мой oldman, на выходе из стеклобетонного Храма Гуманитарных Премудростей №2, вдруг заметил меня. Подошёл, тронул за плечо и осклабился:
“Hi, ye lucky fucker!”

Совладав с первым шоком, я ухмыльнулся в ответ:
“Ye bet, I am!”

Поинтересовался уже по-русски:
- И как ты догадался, что я именно в Москве?

Батя хлопнул себя о бедру, мотнул головой:
- Да знаешь, вот сунулся сначала в Сыктывкар… потом – в Бодайбо…

Я усмехнулся, малость неловко. Да, он достаточно хорошо меня знал, чтоб быть уверенным: если я отказался поступать в Питере, вариант остаётся только один - Москва. Соответственно, вся моя конспирация с утаиванием города пребывания, во избежание родительской протекции – гроша деноминированного не стоила. Но oldman честно не вмешивался в экзаменационный процесс, обозначился лишь по его завершении.

- Но ты много-то о себе не воображай! – заявил батя, закурив. – Я сюда по делу приехал. Пригласили выступить на семинаре для коммерсов. Втереть им, как грамотно разводить американских подельщиков, очаровывая глубоким пониманием их культуры и впаривая уважение к тутошней. Как грани, короче, стирать, и не напороть при этом косяков. Бабла – реально дают.

Я прыснул. Слушая батю в непринуждённой беседе, его можно принять за кого угодно, кроме того, кем он является в действительности - светилом отечественного словолюбства и одним из крутейших в мире специалистов по англоязычной литературе второй половины двадцатого века

Через несколько дней я отбыл в Питер вместе с oldman’ом. Во-первых, чтобы отпраздновать свой маленький триумф в кругу семьи, во-вторых – чтобы забрать свою пишмашинку.

Замечу, персональный компьютер тогда, в девяносто третьем, был для меня роскошью покамест недостижимой. Они уже стремительно дешевели, как и бакс в России, но всё равно цены на ПК, что айбиэмки, что макинтоши, казались заоблачными. Мало кто из физических лиц мог себе позволить это чудо хайтека. Не то, что новейшую супермощную «трёшку» с тактовой частотой сорок мегагерц и с аж четырьмя мегами оперативки, но и морально устаревшую икстишку, едва-едва тянувшую работу с самым примитивным текстовым редактором вроде «Лексикона».

У бати, ещё с конца восьмидесятых, имелась «двушка». Подарок от одного богатенького СП, которому oldman правил документацию и помогал решать разные деликатные вопросы с «буржуинами». Проживая в той же квартире на Литейном, я, конечно, кое-как выучился управляться с умной машиной. Во всяком случае, и в пьяном угаре был в состоянии подредактировать файлы конфигурации системы, чтобы запустить какую-нибудь особо требовательную игрушку.

Но поскольку oldman обычно сам занимал свой комп, мне приходилось работать по старинке, на печатной машинке. Сейчас – в это уже верится с трудом, кажется чем-то запредельно неудобным, даже – «пыточным». Корпеть над каждой фразой, прокручивать её в мыслях вновь и вновь, прежде чем перенести на бумагу, ибо замазывать и перебивать – устанешь пыль глотать… Нет, положительно, персональные компьютеры – то была революция. И сладостны плоды её, хотя, возможно, и растленны: ржавеет от их нектара дисциплина мозгов и пальцев. Ну да – что уж поделать? Велосипед и «одиннадцатый номер» - однозначно полезны для здоровья, а механические транспортные средства грозят гиподинамией, но зато – чертовски шустрее. Прогресс – штука суровая…

И вот я перетащил свою машинку в Москву, в Родионову берлогу – с тем, чтобы печатать на ней денежные знаки. Опосредованно, через бумажки с буковками и бухгалтерию того юрлица, что мне их закажет. Да, при всём разнообразии возможных источников доходов – бандитизм, альфонсизм, разгрузка фур и т.п. – я всё-таки решил остановиться на труде литературного переводчика. Пусть непретенциозно, пусть неромантично – но мне это нравилось. И я думал зацепиться за какое-нибудь московское издательство, не слишком жлобское. Что ж до альфонсизма… нет, я решил не опошлять чистый разврат меркантильными устремлениями.

С Юлькой мы познакомились на Бисах, на крыше. Но не собственно Булгаковского Дома, а соседнего, обращённого фасадом на Садовое. В погожие дни там, на крыше, тусовалось много всякого занятного, колоритного пипла. Цвет молодёжной интеллигенции, можно сказать. Музыканты, поэты, художники… алкоголики-тунеядцы-наркоманы.

Юлька училась в РГГУ, Российском Гуманитарном на Новослободской (в обиходе - «Рагу»). Грызла своими жемчужными зубками лингвистику. А значит – душа родственная, языколюбивая. На том и сошлись, разговорились.

Прелюдия к нашему флирту была неторопливой и основательной, в полном соответствии с канонами старомодной благопристойности. Лишь через полчаса трёпа о том, о сём Юлька поведала, что порой выбирается в Серебряный бор на нудистский пляж, поскольку предпочитает вкушать водные процедуры без стеснения.

Я пожал плечами, сказал:
- Нет, купнуться голяком – это святое, только я не совсем понимаю, зачем для этого дела полный пляж свидетелей, тоже нагих? Знаешь, может, я какой-то извращенец, но при виде голых девчонок со мной иногда творятся… ужасно безнравственные вещи, способные их смутить…

Юлька чуть зарделась. Скромно потупившись – сообщила:
- Ну, там же не сплошь нудистские пляжи. Есть и местечки уединённые…

Спустя часа три, когда мы, приятно истомлённые, отдыхали на траве у берега, Юлька вдруг спросила:
- Слушай, а у тебя когда-нибудь бывало, что – надо, а вот облом? Ну, в смысле, вообще не стоит?

- Со всяким может случиться, - дипломатично отмазался я, чувствуя себя «адвокатом своего пола».

Я усмехнулся, ответил немного уклончиво:
- Язык – прелестно универсальное средство общения…

Подумав, Юлька выдала, с патетическим чувством:
- Вот бывают же ответственные, заботливые самцы, что с должным с уважением относятся к чувствам и чаяниям того алтаря, на котором воскуривают фимиам!

Я промолчал, улыбаясь, потягивая сигарету. Будь у меня совесть – она бы сейчас немножко «угрызнулась». А будь я до конца откровенен с этой замечательной барышней, я бы должен был сказать ей, и всем её товаркам, примерно следующее:

«Подруга! Не надо меня идеализировать, приписывая какие-то альтруистические мотивы! Посмотри на меня: где я – и где уважение к чьим-то там чувствам и чаяниям? Нетушки, я на редкость эгоистическая сволочь, чем вполне счастлив. К тому ж - и male-chauvinist в самом махровом виде. Да, когда говорят о «самцовом шовинизме» и «сексизме» - это аккурат про таких, как я. И твой сакральный алтарь интересует меня лишь как место, куда можно засадить свою похоть, чтобы с кайфом тебя отодрать. Но фишка в том, что кайф мой будет неполным без твоих заполошных вздохов и стенаний. Это дело принципа и престижа. Это дело моего донгуанского самодовольства, в конце концов. Поэтому, подруга, что бы ты ни думала про свою «нечувствительность», какие бы ни пестовала заблуждения касательно своей «фригидности», - ты у меня сдохнешь, но кончишь! Иначе – зачем ты вообще нужна, когда у меня и руки не больные?»

Да, примерно таких взглядов на дела интимные придерживался я в семнадцать лет. Сейчас, конечно, многое изменилось. Кое-какие из тогдашних моих максималистских убеждений представляется нынче наивным. Я многое понял. Например, что женская сексуальность – тонкая, неоднозначная штука. И долбиться к ней напролом, сгоняя с себя семь потов, - может оказаться чрезмерной, избыточной тратой сил, времени и семени. И зачем мудрить с изысками «предварительных ласк», когда можно просто придавить её к кровати да всыпать ремня по голой заднице? От этого – они заводятся и млеют стопудово, без осечек. Во всяком случае, пока что я не встречал барышень, которые не были бы мазохистками той или иной степени латентности. О причинах сего – можно было б рассуждать много и долго, но главное – оно так. К слову, большинство парней – тоже мазохисты, хотя, возможно, не знают этого про себя, до поры, и что уж точно – их я не трахаю. Разве лишь – в мозг…

Был сентябрь. Я прогуливался в районе «Новослободской», методично убивая три вещи: пиво в бутылке; сигареты в пачке; и время. Я приехал слишком рано: был ещё час до конца пары у Юльки.

Вдруг моё внимание привлекла свежая, блистающая медью вывеска над портиком какого-то серого офисного здания: «ГАЛА-ПРЕСС».

«Хм! – подумал я. – Знакомые буквицы».
То были одни из самых зубастых акул стремительно растущего издательского бизнеса. Они успели уж изрядно поэксплуатировать мои молодые творческие силы в Питере, к обоюдному удовольствию, а теперь, значит, замахнулись на Москву, как и я. И офис снимают – практически в центре. Что ж, видимо, дела у ребят идут неплохо, и я готов порадоваться их благосостоянию, но ещё лучше – разделить его с ними…

Я допил пиво, торжественно вручил бутылку ближайшей охотнице за стеклотарой – в ту пору лишь на особо уединённых пляжах Серебряного бора можно было укрыться от внимания этой публики, да и то не факт – бросил окурок в урну и зашёл в парадную.

«Здравствуйте, - сказал я, очутившись в кабинете редакции, где сидели три дамы бальзаковского возраста и тургеневской деликатности. В общем, вполне себе литературные дамочки. Перед таким – не грех было сделать признание: – Я переводчик. Сотрудничал с вашим издательством в Питере и рад был бы продолжить эту хорошую традицию. Можете справиться обо мне у Максима Ч. Если, конечно, вы заинтересованы».

Дамочки были весьма любезны. И – таки да, заинтересованы. «Вот, для начала, брошюра. О хиромантии. Всего пять листов. Месяца за два управитесь?»
Я мысленно поперхнулся. И заверил: «Постараюсь. К слову, сколько за лист?»

Они смутились: «Ну, мы только недавно открылись, здесь, в Москве. И пока – с финансированием имеются некоторые трудности. Но…»

Ставка порадовала: раза в полтора выше питерских расценок.
“I love this city, I love this game!” – подумал я, унося в зубах лакомый заказ.

Вернулся через три дня.
«Желаете что-то уточнить?»

Я помялся, для пущей театральности:
«Хм… Вообще-то, желаю сдать работу…»

«Я быстро печатаю», - скромно уведомил я.

Редактор Елена Владимировна, главная по эксплуатации меня, поправила очки и, пронизав их стёкла своим строгим взыскательным взглядом, вперила его в текст.

«Неплохо, очень даже неплохо, - констатировала она через пару минут. – Править – почитай, нечего».

Не скрою, я был польщён. Да и чего б мне не быть польщённым? Но ещё круче – вознаграждённым материально.

Елена Владимировна, безусловно, уловила мою мысль и доверительно понизила голос:
«Скажите, а вы как бы предпочли получить гонорар? Официально, или…»

Сохраняя самое серьёзное, граждански озабоченное выражение лица, я осведомился:
«Официально – это когда налоговая инспекция узнаёт о моём финансовом счастье, радуется за меня и просит за свою радость небольшой презент в размере от двенадцати и выше процентов? Так? Знаете, Елена Владимировна, скажу честно: я патриот своей страны. Ибо широка она – чудо как широка. И много в ней лесов, полей, рек… Так спрашивается: при таком богатстве – зачем ей ещё и мои деньги?»

В общем, мы друг друга поняли. И совершили зловещее преступление против наполняемости федерального бюджета. В чём сейчас я, конечно, ужасно раскаиваюсь. Правда-правда. Иной раз думаешь: «Вот если б тогда, в те ужасные девяностые, все расчёты велись «в белую»… если б не было заводов, выпускающих, согласно отчётности, полторы гайки в месяц… если б не было ресторанов, сдающих в налоговую кассовый чек на сто рублей дневной выручки… если б не было издательств, не ведающих чисел больше 5000 в указании тиража… а также их сотрудников, питающихся святым духом… да, если б весь реальный «бабкооборот» светился как есть – это, по крайней мере, выбило бы почву у нынешних «рыдателей за Отечество», скулящих на жуткое падение ВВП и тотальное обнищание трудящихся в эти кошмарные девяностые».

Но – тогда у нас были другие приоритеты. Мы тогда делом занимались да бабки зашибали. И, конечно, мухлевали, как могли, с налогами, не особо заботясь о том, как на нашем мухлеже будут потом мухлевать пропагандисты, распевая жалостливые песенки про вопиющую бедность «провальных девяностых». Да, бедность. Если со Швецией сравнивать. Но с советским «лайфстайлом»? Покамест не в склерозе: помню и его…

Вообще же, у меня очень взвешенная и обоснованная гражданская позиция. В отношении своих прав – я убеждённый либерал, в отношении обязанностей перед государством – неисправимый анархист. Нет-нет, я уважаю это государство, до такой степени, что даже не лезу к нему с дурацкими вопросами, вроде – где сорок тысяч советских рублей, составлявших наши семейные сбережения перед Павловской заморозкой (из них пять – мои)? Я всё понимаю. Рублёвый навес, туфтовое обеспечение в условиях тотального товарного дефицита, и вообще это были ненастоящие, игрушечные деньги. Но только – это ли повод делиться с российским правительством уже настоящими своими деньгами? Нет, уж не до такой степени я его уважаю. И правду сказать, больше всего я ценю в нашем государстве, что оно и не даёт оснований для чрезмерного к себе уважения. Честно: вот не дай бог оно решит возместить нам те пресловутые советские вклады, да ещё и в полном объёме! Бабушкам – пусть возмещает, я не против, я двумя руками за. Но таким, как я, – не надо. Иначе – ведь и нам придётся резко стать «сознательными». А не хочется…

Полагаю, я уж в достаточной мере обозначил степень своего морального уродства и социальной безответственности? Наверное, да. Потому, возможно, следующее моё откровение покажется кому-то странным, но меня тогда действительно тешило сознание, что я занимаюсь всё-таки полезным, нужным людям делом. Я переводил третьесортные детективы, не лучшего качества фэнтазийную дребедень, а то и вовсе какую-то оккультную пургу, но мы не ставили перед собой задачи нести в массы свет высшего разума да «истинной литературы». Мы были жлобами – но не настолько самонадеянными хамами, чтобы считать себя в праве кого-то «просвещать». Мы просто давали людям то чтиво, которое им было нужно. Спрос-предложение – и никаких левых заморочек.

Сограждане, тотально обнищалые и пухнущие с голодухи, готовы потратить несомненно последние деньги на кусок макулатуры с развала у станции электрички, чтоб было, чего почитать по дороге на свои шесть соток? Что ж, я перевожу этот кусок «палп-фикшена», чтоб он появился на том развале и скрасил путь дорогого компатриота на дачу. Ему было нужно – мы предоставили.

И я действительно заботился о любезном, хотя неизвестном читателе. Откровенной лажи не ляпал, старался сохранить худ. достоинства там, где они были, и даже - как-то оживить текст, совершенно бездарный в оригинале. Хотя, конечно, пёкся я не столько о читателе, сколько о своём… ну даже не «реноме» и не о «брэнде». Я не собирался всю жизнь заниматься переводами. Это всего лишь подработка. Но – это творческая фигня, процесс почти что интимный, а потому – на него распространялись те же правила, что и на «фулл-контактное» общение с барышнями…

Не знаю, достоинством то считать, или ж изъяном в моей биографии, но в событиях 3-4 октября девяносто третьего года я не принял ровно никакого участия. Собственно говоря, я их продрых. Накануне – двое суток без продыху работал над особо срочным заказом, прогнал через свой пищевод чашек пятьдесят кофе, а через пишмашинку – добрых шесть листов текста. Да, для несведущих поясню: «лист» – это авторский лист. То бишь, сорок тысяч печатных знаков или двадцать две стандартные страницы. В общем, шесть листов за 48 часов – это очень дохрена. Дохерища, можно сказать. Но – умоляли слёзно, надрывно сделать горящий материал в невероятный срок, и я не сумел отбрыкнуться.

Потому неудивительно, что едва работа «сваркалась» - я срубился, как последний «шорёк», и «мюмзиком» канул в «мову»…

Где-то, наверное, часов в семь вечера ко мне постучался Родион, разбудил и уведомил: «Тём, тут война в Москве идёт!»

«Да и хер бы с ней!» - сонно пробурчал я и перевернулся на другой бок.

Потом, уж окончательно проснувшись часа в два пополуночи, я зашёл в комнату Родиона, где он сидел, прилипши к телевизору, уяснил ситуацию и присвистнул: «Да, круто!»

Родион живо откликнулся: «Да уж, бля! Гайдар, бля зовёт на баррикады, бля! Руцкой, бля, оказывается, военный преступник: афганских вдов и сирот, етить, бомбил! «Верный Руслан» - собака неверная! Вона – вишь ты… Да чтоб они там все друг дружку покрошили! Хотя Гайдара – нет, не надо. Я у него сам печень достану – и Чубайсу скормлю. Потому что Чубайса я, суку, уважаю! И он, падла, сожрёт у меня печень Гайдара!»

Родион был заметно пьян, то было вполне естественным его состоянием, и я не собирался дискутировать с ним на политические темы… Но, признаюсь честно, для меня стало сюрпризом, что вялотекущая осада Верховного Совета перешла в столь острую фазу. Впрочем, это даже интересно. Надо, наверное, на месте заценить, чо-как? Из чистого любопытства. А засадят маслину в голову – тогда и вовсе не будет надобности объяснять потомкам, почему держался в стороне от судьбоносных всяких событий. И – никаких больше срочных заказов по шесть листов за два дня…

Я накинул кожак и вышел на улицу. Там было непривычно безлюдно и «маломашинно», непривычно – даже для столь позднего часа. Но минут через пятнадцать мне всё же удалось поймать тачку.

«До Пушки – пятьдесят баксов!» - предложил я.

Водила поначалу воссиял – «Пятьдесят баксов?» Но тотчас скис и даже озлобился: «КУДА? Парень, если ты потерял свою голову на Пушке – я тебе сочувствую. Но – попробуй поискать её поближе!»
И – по газам.

Вот так я и остался непричастным к той эпохальной буче. Не шлёпать же пешкодралом от «Юго-Западной» до Центра? То было уж превыше моего суетного желания оказаться в гуще событий. Впрочем, будь я там – на что бы сумел повлиять? Да у меня тогда и банального ствола-то не было, не то что способности влиять на политические расклады…

Елена Владимировна выговаривает мне, полустрого, полушутливо:

- Артём, ну нельзя ж быть таким жадным! Мы вам уж подняли ставку – но вы нас ведь разорите, если задрать ещё. Я уж и так…

Это уже декабрь. Я пашу на них уже три месяца, перевёл дофига всякого-разного, и они действительно подняли ставку, но всё равно – это какие-то смешные копейки. Как прикинешь, сколько нужно вкалывать, чтоб накопить на захудалую халупу-однушку… или хотя бы – на приличную тачку… нет, я так не играю!

Отвечаю:
- Елена Владимировна! Был бы я жадным – накручивал бы объём. Вы ж ведь за русский текст платите, а не за исходный. Уж поверьте, я в состоянии «перевести» слово money как «общепринятый расчётный эквивалент социально значимой ценности продукта». И тому подобные кунштюки. Однако ж мне – качество дороже. Но вот я немножко не понимаю: почему я, вполне себе классный специалист, пекущийся о качестве, получаю за час добросовестной работы втрое меньше, чем, пардон, проститутка-дебютантка на вокзале!

Елена Владимировна малость тушуется, выговаривает:
- Ну я, Артём, извините, тоже получаю меньше среднего сутенёра…

Подхватываю:
- И это – нормально? Что я получаю меньше проститутки, а вы – меньше сутенёра? Наш продукт – он же востребован. На нём немалые деньги зарабатываются. И никто, поверьте, не разорится, если поднять ставки вдвое, а то и втрое!

Елена Владимировна вздыхает:
- Да я б и рада, Артём. Но не я – решаю. И вообще… вот, скажем, ваш коллега, Дима С. – он не хуже вас переводит. Тоже – очень качественно. Он ведь не только переводит – но и сноски разъяснительные прописывает, и для читателя, и для редактора… И он – вообще ни разу не поднимал вопрос о повышении ставки. Ну и вот… - она разводит руками.

«Ну и вот, - думал я, - дайте мне хоть на полчаса этого Диму С., которым мне тут все уши прожужжали! «Дима С. – то, Дима С. – сё». Фрилансер-бессеребренник, блин! Маньяк-перфекционист! Да, наслышан. Он вообще не говорит о деньгах, покуда ему не напомнят. А когда напомнят – улыбается святошески-анахоретски: «Ах, да!» - и небрежно суёт в карман скатку купюр - «Но, право, это ведь так несущественно… Эти деньги…» Да, блин, дайте мне его на полчаса – и уж я-то мозги вправлю этому аскету, не от мира сего!

Будь я пессимистом и нытиком – сказал бы: то был чёрный день, исполненный обломов. Но если разобраться – нет. Хотя в тот день, в самом конце декабря, произошло несколько событий, малость озадачивших меня.

Во-первых, Юлька дала мне отставку. Не то, что поругались, но она, кажется, обрела настоящую любовь. «У нас с ним всё серьёзно – даже не трахались ещё».
Поначалу я хотел надуться, но потом подумал: «Что ж, коли барышне приспичило влюбиться – то очень славно, что объект – не я. Вот это – были бы вилы. Нафиг надо?»
И я пожелал ей всяческих успехов.

Меж тем, и у Родиона, нежданно-негаданно, прорезалось вдруг матримониальной счастье. Бывшая его супружница, летом бросившая моего «лэндлорда», внезапно возжелала замириться и вернуться. При условии, что он бросит бухать. «Тёма, я бля буду – но люблю я эту суку! Поперёк себя-то ведь не… Ай! Но ты не в обиде, нет? Ты не беспокойся: за остаток месяца я вычту, верну чин-чинарём…»

Да, меня определённо не звали в свидетели их реанимированной семейной идиллии, и надо было искать себе новое пристанище. И то был – облом номер два.

А в-третьих – мне пришлось ждать. Чего я очень не люблю. Да, прежде чем искать новую обитель, я зашёл в редакцию, чтобы сдать очередную работу – а меня попросили обождать в кресле у двери. Елена Владимировна – была занята. Беседовала с парнем моего примерно возраста, может, чуть постарше. Довольно колоритным. Рослый брюнет, живой и как-то «по-аристократичному» развязный, в той мере, в какой развязность «бонтонна» и подкупающа. Он был не то, чтобы смуглым, не смуглее обычного брюнета-москвича, но всё же в его облике сквозило нечто неуловимо «гишспанское», идальгийское…

Глядя на него, я, помнится, подумал: «А вот один *** – на блондинов барышни круче западают!» В смысле, я-то – как раз блондин, с соломенными волосьями и серо-стальными ирисами. А в том парне - было нечто такое, что провоцировало во мне иррациональную, инстинктивную ревность…

Прощаясь с Еленой Владимировной, он сказал:
«Да нет, ну если сейчас касса у вас пустая – то не вопрос! Позвоните, когда будет! Мне – не к спеху!»

С этими словами он порывисто поднялся, и, откланявшись непринуждённо-элегантно, направился к выходу. Елена Владимировна обратилась ко мне: «Здравствуйте, Артём! Извините, что…»

«Идальго» при слове «Артём» как-то на миг задумался и мимоходом скосил глаза на меня. То был мимолётный взгляд – но пристальный, прицельный, фотографический.

Наскоро обсудив наши текущие дела с Еленой Владимировной и приняв очередную книжку, я вышел. И на лестнице – столкнулся с тем самым долговязым брюнетом. Он там явно дожидался меня. Он этого не скрывал.

- Так! – сказал он, тронув меня за плечо. – Ты, если не ошибаюсь, Артём Железнов, да?

«Он меня бить, что ли, собирается?» - подумал я, с привычной своей паранойей. Но подтвердил:
- С утра – был. А с кем имею честь?

«А, так вот ты какой, Дима С.! - подумал я. – Ну что ж, если нам суждено было поговорить по душам, то…»

- Ну и вот нам, пожалуй, стоит поговорить без обиняков и синекдох, без антитез и антимоний! – заявил этот парень. – А потому, личный вопрос: парень, тебе сколько лет?

Про себя я подумал: «Сколько есть – достаточно, чтоб твой «гишпанский» шнобель набок своротить… если, конечно, ты к тому клонишь…»

Но ответил сдержанно:
- Скоро восемнадцать будет.

Мой собеседник необычайно воодушевился, исполнился высокомерия вселенского, точно Обь перед Иртышём, когда узнала, что он – приток ея:
- Восемнадцать скоро будет? А мне – оно уже было. И скоро, в январе, девятнадцать уже будет. Поэтому – и виждь, и внемли, что тебе глаголет реально старый и умудрённый жизнью, блин, тёртый кнедлик, со всех сторон обсыпанный мукой суровых перипетий бытия!

Закурив, он продолжил свою лекцию тёртого и обсыпанного кнедлика:
- Слышь, парень, ты попутал! Ты что о себе возомнил? Думаешь, дохера приятно слышать: «Артём Железнов - то, Артём Железнов - сё»? Ах, блин, Артём Железнов гонит по два листа в день – и качество держит! И ты – держи равнение на него! Да я стар уже, чтоб так жопу рвать! Да пошло оно нахер! И нехер их баловать! Их дрессировать надо! Но – как прикажешь это делать, когда всякие пионеры, блин, стахановцы, штампуют по два листа в день, как так и надо?

Усмехнувшись, не без некоторого самодовольства, я спросил:
- Дедуля, а ты чего, собственно, хочешь? Чтобы я сделал себе сэппуку? Или – чтобы я тебе, в порядке дружеского одолжения, отхватил катаной голову, когда сэппуку сделаешь ты? Или – чего ещё?

- Ты пиво пьёшь? – полушёпотом, с замогильной суровостью осведомился он.

Вторя его интонациям, я уточнил, тем же сакральным полушёпотом:
- А ты знаешь какие-то иные способы потребления пива?

Он фыркнул, махнул рукой:
- Нет, ну там возможно клизмирование… ингаляция паров… все дела… Но я в данном вопросе – замшелый консерватор.

Мы осели в «Галерее». То было удивительное, мистическое место. Идёшь от «Китай-Города» к Кремлю, застройка плотнейшая, домишки теснятся, друг дружку подпирают, почти как в Питере, только что здания – всё больше купеческой архитектуры, «эклектической», аляповатой; непролазные такие каменные джунгли, кучерявые и беспросветные; но примерно на полпути до Красной площади ты делаешь шаг под ничем не приметную арку – и вдруг оказываешься посреди огромного пустого пространства. Пустого и запустелого: обшарпанные стены, выщербленные колонны, всюду бетонная пыль и кирпичная крошка. Гигантский атриум, и по сторонам – высоко вознесённые проходы, ограждённые мощным бетонным парапетом (на нём не то что сидеть – любовью заниматься можно) и внушительной, даже в хвори своей, колоннадой.

Собственно говоря, это Московский Гостиный Двор. И сейчас там всё красиво, лоск и лепота (хотя немножко настораживает, что знаменитую прозрачную крышу мастерил Нодар Канчели). Тогда же, в начале девяностых, там царила полнейшая разруха. Но и руины те – дышали очарованием величия. Было в них нечто неописуемое, запредельное. Прежде всего – само ощущение того, что в самом сердце Москвы может существовать такое огромное и совершенно пустое, необжитое пространство. Это попахивало коровьевским «пятым измерением». И это внушало пиетет. Такой силы, что сознательные юноши, тусившие там, для отлива спускались во внутренний двор, дабы не осквернять саму Галерею.

Димка, и так парень незажатый, набравшись пива, раскрепостился совершенно. И с необычайной живостью рассказывал о себе.

«Прикинь, у меня был бизнес. Ещё в школе. Что я делал? Я скажу тебе, что я делал. Я делал конфетки. По эксклюзивному рецепту. Записывай. Толокняное детское питание «Малютка», пломбир за сорок восемь копеек… ну, в смысле, здоровые пачки… обсыпка – сухарная крошка и какао-порошок. Охуенная вещь получается. «Вкус – спесифиський, во рту тает».
И ты будешь смеяться, но это был серьёзный бизнес. Я раскрутился нехило. Сначала – сам клепал эти шарики, потом – арендовал помещение, типа, кондитерский цех, посадил туда тёток всяких, кулинарно грамотных… ещё – и торты «Птичье молоко» освоили. Пять торговых точек по городу имели. Всё по-взрослому! Бабки – лопатой гребли. Я тогда комп прикупил, тачило. Ниссан Санни. Праворульный, но свеженький. Классная была машинка…»

Он умолкает, прикладывается к пиву.

«Почему – была?» - спрашиваю.

Димка вздыхает:
«Потому что теперь – *** знает, где она. Короче, всякая лафа в этом мире имеет свой экзистенциальный медный таз… Ну и моя – накрылась. Нет, ты не подумай, я не дебил, чтоб без крыши дела воротить. И у меня крыша была – дай божЕ! В три наката, в два обхвата. О чём я и уведомил тех жадных санкюлотов, которые стали до меня домогаться. И им подтвердили. Но это оказались люди реально отмороженные на оба полушария головного мозга, предположительно отсутствующего вовсе. Бычьё - без нюха, без разума. И вот еду я на дачу, ночью, и на мосту через Москва-реку, там, в Области – приветик. Автоматная очередь в лоб. Точняк – по водительскому месту. Но только – им, видимо, забыли сказать, что машина праворульная. Это и спасло. Тормознул, вывалился, прыгнул в речку. Продрог, как цуцик. Не май месяц был – а мне ещё пришлось до ближайшего наспункта топать хэ зэ сколько вёрст. Тачка – йок. А я острый бронхиолит подхватил, неделю без курева маялся. Со злости – рассказец накропал, зело философский. Такой замороченный, что в «Инсомнию» приняли на раз. Они там обожают подобную пургу. Но я решил, что это последний мой философский рассказ: ну нахуй снова с бронхиалитом крючиться!»

«И с бизнесом – тоже решил подвязать. Староват я для этих дел. К тому ж, питание то детское, козЫрное толокняное, выпускать перестали. Потому как, видите ли, для киндеров – оно не самый цимес. Нынче – помоднее детская жрачка появилась. Но мне-то – для конфет надо, а не для киндеров. Вообще, парадокс. В этой стране не было почти ничего, кроме толокняного детского питания, которое плохо годится для киндеров, но идеально – для конфет. Теперь есть всё, кроме того самого детского питания «Малютка», которое, блин, «квинтэссенциально» для моего бизнеса… Нет, можно было, конечно, сменить и расширить ассортимент – но я решил продать своё дело».

«Собственно, крыше – и продал. Они там, видишь ли, немножко расстроились, что со мной так вышло. На мосту. Они-то думали, что с вменяемыми людьми схлестнулись. Которые соображает: кой болт меня валить, когда им всё равно ничего не светит? Но логику идиотов – кто постигнет? В общем, ребятишки напряглись малешко, бровушки сурово насупили – и вломили ответку по полной! Тех отморозков – элементарно в ноль прессанули, до кондиции планиметрической. И выкорчевали со всей мочковатой их корневой системой. Там ****ец бойня была: с пару дюжин трупешников. Просто пришёл взвод автоматчиков – и фамилий ни у кого не спрашивал. Потом в газетах писали: «Белая Стрела» ин экшен… ментовские эскадроны смерти… особсекретный легион «Яйца Сивого Мерина», находящийся в прямом подчинении Президента и Папы Римского… Ага. *** там – ментовский! Там «красные» - рядом близко не стояли. А если стояли – то курили, блин. Нет, это, чыста, общество содействия малому бизнесу…»

Я впитывал Димкины излияния с благодушной, немного рассеянной улыбкой, пребывая в приятной пивной расслабухе. Мои уши – прожили на этом свете семнадцать лет. Каждое из них. И за это время – какие только колебания воздуха не теребили мои барабонные перепонки. Уж как-нибудь – снесут и эту байку…

«Впрочем, - подумал я, - почему б ему и не лепить конфетки на продажу, когда я торговал механическими собачками? Это ж страна больших возможностей и даже – чудес…»

Димка же – завершил свою исповедь так:
«Короче, бизнес я продал, баблом ребята не обидели, всё по-чесноку… купил с рук сорок первый «Москвич». По принципу – иметь такую машину, какую, в случае чего, не больно-то жалко, если из автомата расхуячат. Кстати, их лажают, «Москвичи», но мой – ничего. «Зубилки» со светофора – рвёт только в путь. Воот… А сам – поступил на юрфак. Сейчас – на втором курсе «юрисперденцию» поёбываю. Ну и переводики – для души…»

- А юрфак – чего? - уточнил я.

Димка смерил меня неподражаемо «снобливым» взглядом, вполне красноречиво обозначившим вузо-принадлежность его юрфака.

Я рассмеялся и открылся сам:
- Я в той же лавочке на филфаке чалюсь.

- Курс – первый? Салага!

- Курс – первый, зато дан – второй. Хочешь об этом поговорить?

Димка поднял руки:
- Всё, всё! Сдаюсь. Я, конечно, занимался кое-какой ***нёй, вроде тайдзи, но филфакеры со вторым даном… нет, таких я реально боюсь…

Потом я как-то обмолвился о своём «бомжовом» статусе, что с квартиры сгоняют. Не то, чтобы посетовал – бабки на съём у меня были, но – упомянул как факт.

Димка нахмурился и неожиданно спросил:
- Слушай, ты наркотики употребляешь?

Я малость смутился:
- Ну так… покуриваю иногда. За компанию…

Димка вздохнул с явным облегчением, поморщился и махнул рукой:
- А, да это ***ня… На предмет «пыхнуть» – я и сам не святой Августин. Но, конечно, так, чтоб не убиться, а рассмеяться… Я просто подумал: может, ты винтовой, при твоей-то стахановской производительности? В смысле, первитина гидрохлорид по вене гоняешь. А то – есть у меня один кореш, пацан во всём прикольный, но сидел плотно на этом дерьме. И как ширнётся – святых выноси. Суетной – ****ец. Он у меня как-то на хате гужевался с месяц… чего-то он кому-то не тому в нюх втёр у себя на районе… искали его – вот у меня и притырился. Ну и доложу тебе: это вилы были, когда он вмазанный. Вилы, грабли, тяпки – весь садовый инвентарь. ****ить приходилось его жёстко, чтоб не мудил. Сейчас, правда, снялся, тьфу-тьфу. Не зря я, наверно, ему ****ьце чистил… А ты, значит, не торчишь? Ну и славно. Тогда – велкам, перекантуйся у меня покамест.

Я хмыкнул:
- Что, серьёзно?

Димка пожал плечами:
- А чего? Я один живу. Хата – от бабушки досталась, царствие небесное. Иногда – скучно. Да и практика в устном английском – не повредит. А то, знаешь, я, конечно, спецшколу закончил – но с той поры как-то маловато разговорной, блин, практики. В Универе, прикинь, английские семинары на русском ведутся… Да и вообще я там не так часто бываю: далековато ездить. Короче, be my guest!

Товарищи, правым идите путем,
и смело, товарищи, в ногу!
Сегодня родился наш гордый Артем -
вам звезды укажут дорогу!

Волхвы не боятся могучих владык -
так смело припритесь с дарами!
(А спросят пароль - покажите язык.
Ребята, я мысленно с вами. )
Тут марш сбивается на фокстрот, всеобщий апофеоз,с днем рожденья поздравленья, желания много-много переводов, перестебов, новых глав автобиографи и в жизнях замечательных друзей, детективов и про любофф, ну и и здоровья и счастья именнинику!

Ответить рад бы был стихами,
Но тут приехали друзья
С двумя цистернами нектара
И мя принудили к веселью :-)

Ещё раз спасибо, чертовски порадовали,
Всего наилучшего,
С подступающим Старым Новым годом,
Артём

Портал Проза.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и законодательства Российской Федерации. Данные пользователей обрабатываются на основании Политики обработки персональных данных. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

Ежедневная аудитория портала Проза.ру – порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

© Все права принадлежат авторам, 2000-2021. Портал работает под эгидой Российского союза писателей. 18+